Философские трактаты
Шрифт:
(3) Иначе вышло с Хереей, военным трибуном: у него был тоненький нежный голос, не соответствовавший его руке и способный внушить подозрение всякому, кто не знал его в деле. Когда он спрашивал Гая, какой назначить пароль, тот всегда называл ему то Венеру, то Приапа, всякий раз на новый лад издеваясь над воином как над распутником; сам он при этом обычно так и сиял, весь покрытый золотом, обутый в сандалии [110] . Так он заставил Херею взяться за оружие, чтобы не просить больше пароля! Херея первым из заговорщиков нанес удар, сразу перерубив шею; за ним тотчас посыпалось множество ударов мечей, мстивших за личные и общие обиды, однако первым был муж, который менее всех таковым казался, женственный Херея.
110
Сандалии — греческая мода, мало принятая в Риме. Калигула вообще был склонен к эксцентричным нарядам, см.: Светоний, Калигула, 52.
(4) При этом тот же Гай принимал за оскорбление любой пустяк, как это чаще всего и бывает: чем больше человек склонен обижать других, тем хуже он сам
111
Примипилярий («первое копье») — командир первого манипула триариев, позже командир первой когорты легиона, правофланговый.
112
Сын популярнейшего римского полководца Германика, Калигула ребенком рос при отце в армии; свое прозвище он получил от солдат (caliga — солдатский сапог, caligula — ласк. сапожок).
113
Сенека иронизирует, ибо для него солдатские сапоги — обувь доблестного мужа, а котурны — наоборот. Котурны — обувь греческих трагических актеров (мягкие сапоги на очень высокой подошве) которая во времена империи иногда напоминала ходули, над чем смеялись современные авторы (Лукиан, Филострат и др.). Следует принять во внимание, что слово грек для ревнителя римской доблести было ругательным, синонимом изнеженного развратника, а профессия актера считалась самой позорной, так что консервативный римский всадник, которого Нерон заставил выступить на сцене, не вынеся позора, покончил с собой. Об эксцентричности костюмов Калигулы см. примеч. 37.
(5) И вот что, кстати, может послужить нам утешением: если мы будем снисходительны и не станем мстить, то все равно найдется кто-нибудь, кто накажет нашего высокомерного, наглого и насмешливого обидчика, ибо это пороки такого свойства, что никогда не могут ограничиться одним человеком и одним оскорблением.
(6) Обратимся, однако, к тем, чье превосходное терпение должно служить нам образцом. Сократ совершенно добродушно принимал все остроты на свой счет в комедиях, которые публиковались и представлялись зрителям в театре [114] ; слушая их, он смеялся не меньше, чем когда жена Ксантиппа обливала его помоями. Антисфена укоряли происхождением: мол, мать его варварка из Фракии; он же отвечал, что и у богов мать — с Иды [115] .
114
Ср., например, знаменитую комедию Аристофана Облака.
115
Антисфен — философ, ученик Сократа, основатель школы киников. Мать богов — Рея, или Кибела, супруга Крона, по преданию родилась на горе Иде в Малой Азии, недалеко от Трои, а значит, по афинским понятиям, должна считаться варваркой.
19. (1) Не надо вмешиваться в ссоры и драки. Надо подальше уносить ноги и не обращать внимания, когда их затевают люди неразумные. Пусть чернь воздает нам почести или поносит — нам должно быть безразлично. (2) Не следует ни огорчаться первому, ни радоваться второму; в противном случае, опасаясь оскорблений или обидевшись, мы забросим необходимые общественные и частные обязанности и, по-женски заботясь лишь о том, как бы не услышать чего-либо неприятного, упустим многое благодетельное. Иногда, обидевшись на кого-то из власть имущих, мы скрываем наш гнев подчеркнуто вольным и независимым обращением. Но мы ошибаемся: свобода — не в том, чтобы никогда не становиться жертвой обиды или насмешки. Свобода — в том, чтобы поднять свой дух на недосягаемую для любых обид высоту; чтобы сделать самого себя единственным источником всех своих радостей, а все внешнее удалить от себя; в противном случае жизнь наша пройдет в беспрерывном беспокойстве и мы станем дрожать от страха перед любым насмешливым языком.
Нет человека, не способного оскорбить; кого же тогда можно не бояться? (3) Дабы защитить себя, мудрец и тот, кто пока лишь стремится к мудрости, будут прибегать к разным средствам. Тому, кто еще не достиг совершенства и продолжает ориентироваться на общественное суждение, следует помнить, что они обречены жить среди сплошных обид и оскорблений; всякое зло переносится легче, если его предвидели заранее. Чем более высокое положение занимает человек, будь то происхождение, добрая слава или наследственное имение, тем мужественнее он должен себя вести; пусть помнит, что высокое воинское звание обязывает стоять в первом ряду. Пусть переносит оскорбления, бранные слова, позор и прочее бесчестье как боевой клич неприятеля, как пущенные издалека стрелы и камни, свистящие возле шлема, не причиняя вреда; на обиды же пусть смотрит как на раны, ломающие его оружие и пронзающие грудь, но не позволяющие не только отступить ни на шаг, но хотя бы поколебаться. Даже если враг нажимает и теснит тебя со всех сторон, отходить — позорно; сохраняй назначенное тебе природой место. Ты спросишь, что это за место? Место мужа.
(4) У мудреца род защиты совсем иной, даже, пожалуй, противоположный: ведь вы в разгаре боя, а он давно одержал победу. Не сопротивляйтесь же собственному благу; питайте в душах ваших надежду добраться до истины; воспринимайте благотворные поучения с охотой и помогайте им собственным убеждением и молитвой. Государство рода человеческого стоит благодаря
О ПРОВИДЕНИИ,
или О том, почему с хорошими людьми [116] случаются неприятности, несмотря на то, что существует провидение.
116
Vir bonus у Сенеки — одно из важнейших понятий этики; это человек, каким он должен быть, каким его замыслила природа или бог, человек, равный богу во всем, кроме бессмертия; часто синоним мудреца, главного героя стоической философии. Впрочем, не только стоической: еще у Эсхила, Софокла и Еврипида в центре трагического действа всегда помещался — доблестный и прекрасный муж. Vir bonus буквально переводится на русский язык как хороший, или добрый человек, однако значение этих слов по-латыни иное (его лучше передает перевод Козьмы Пруткова доблий муж). Vir — муж — это не видовое (человек) и не половое (мужчина, супруг) понятие; это свободный полноправный гражданин, носящий оружие; воин, хозяин и отец семейства. Bonus — хороший, добрый — не подразумевает любви к ближнему, милосердия и снисходительности, как в русской христианизованной культуре; здесь не доброта, а доброта — не направленное вовне милосердие, а внутреннее совершенство присущих от природы свойств. Так, прямая линия будет тем добрее, чем она прямее, а муж будет добрым настолько, насколько он мужествен, т. е. силен, искусен в военном деле, храбр, тверд, серьезен, справедлив и разумен. От слова vir производное virtus — добродетель, доблесть — важнейшее понятие для Сенеки и стоической философии вообще. В отличие от русского добродетель латинское virtus предполагает прежде всего не совершение добрых дел вовне (помощь бедным и больным, спасение попавших в беду), а внутреннее совершенство в качестве мужа, т. е. высшую степень вышеперечисленных составляющих мужественности.
К Луцилию
1. (1) Ты как-то спросил меня, Луцилий, отчего с добрыми людьми случается столько дурного, если мир управляется провидением. Конечно, отвечать на такой вопрос следовало бы в объемистом труде, где доказывалось бы, что провидение начальствует над вселенной и что бог принимает в нас участие. Но раз ты хочешь получить решение одного противоречия, не трогая всего запутанного клубка и вырвав часть из целого, я не стану усложнять себе задачу и возьмусь отвечать на твой иск как адвокат богов.
(2) Здесь ни к чему доказывать, что столь великое создание не стоит без хранителя и стража, что сонм размеренно движущихся светил не порожден случайным порывом; что предметы, приведенные в движение случаем, несутся беспорядочно и сталкиваются между собой, а этот стремительный и беспрепятственный бег происходит по велению вечного закона, которому повинуется все на земле, который зажег столько сверкающих в стройном порядке лучезарных светил на небе. Столь стройный порядок не свойствен бесцельно мечущейся материи; бессмысленное совпадение не могло бы подвесить небесные тела с таким искусством, чтобы земля — самое тяжелое, что есть в мире, — неподвижно уселась в центре, созерцая стремительный бег вращающегося вокруг нее неба; чтобы моря проливались в долины [117] , орошая почву, и не переливались через край оттого, что в них впадают реки; чтобы из крошечных семян рождались исполины-деревья.
117
Ради риторической симметрии Сенека опускает стадию испарения морской воды и превращения ее в дождь.
(3) Не случайны и такие, на первый взгляд, внезапные и непредсказуемые явления, как тучи, ливни, громовые удары молний, извержение пламени, когда взрываются вершины гор; землетрясения и прочие бурные вещи, постоянно тревожащие поверхность земли и воздух над нею. Они так же имеют свои причины, как и те явления, которые мы считаем чудесными лишь оттого, что обнаружили их, где не ожидали: например, горячие воды посреди морских волн или новые острова, вдруг вынырнувшие на поверхность пустынного дотоле моря. (4) Более того: наблюдая, как отступает от берегов морская пучина, обнажая песок, а через некоторое время вновь накрывает его, всякий может подумать, что это какое-то слепое колебание моря то оттягивает волны назад, то вновь выталкивает их, заставляя бурно устремляться к своему прежнему месту; в то время как в действительности они поднимаются и опускаются постепенно, в определенный день и час, повинуясь притяжению лунного светила, повелевающего океанскими приливами.
Всем этим мы займемся в свое время, но не теперь, тем более, что ты и так не сомневаешься в наличии провидения, а лишь жалуешься на него. (5) Я примирю тебя с богами, ибо для лучших из людей они — лучшие из богов. В самом деле, природа не допускает, чтобы доброе вредило доброму. Добрых людей и богов связывает дружба, родившаяся из общей для них добродетели.
Что я говорю — дружба? Нет, это родство и сходство, ибо добрый человек отличается от бога лишь по времени; он — его ученик, его подражатель, его подлинное потомство, которое великий родитель, суровый наставник добродетели, воспитывает твердо и жестоко, как и земные строгие отцы. (6) Поэтому когда видишь, как добрый муж, угодный богам, страдает, трудится, потеет, карабкается на крутизну, а дурной веселится и купается в наслаждениях, подумай о том, что собственных детей мы желаем видеть скромными, а развязными — детей рабов; что своих мы приучаем к суровой дисциплине, а в рабах поощряем наглость. Подумай, и ты поймешь, что с богом — то же самое. Доброму мужу он не дает веселиться, испытывает его, закаляет, готовит его для себя.