Философские трактаты
Шрифт:
2. (1) «Отчего же с хорошими людьми часто происходят несчастья?» — С хорошим человеком не может случиться ничего дурного: противоположности не смешиваются. Как бесчисленные реки, изливающиеся с неба потоки дождей, великое множество минеральных источников не меняют вкуса морской воды, не делая ее хотя бы чуть-чуть менее соленой, так и дух мужественного человека не сгибается под натиском невзгод. Он не двигается с места и окрашивает все происходящее в свои собственные цвета, ибо он сильнее всего внешнего.
(2) Я не собираюсь утверждать, что он не ощущает тягот. Нет, но он побеждает их; спокойный и умиротворенный во всем прочем, он неизменно поднимается навстречу всякой напасти. Невзгоды он считает упражнениями. Да кто же откажется — если, конечно, он мужчина и не лишен стремленья к чести, — пострадать за правое дело и подвергнуться опасности при исполнении своего долга? (3) Посмотрите: атлеты, которым приходится заботиться о своей телесной силе, вступают в поединок с самыми сильными противниками и требуют от тех, кто готовит их к состязаниям, драться с ними в полную силу; они терпеливо сносят удары и раны, а если не удается найти достойного противника, вызывают на бой сразу нескольких. (4) Без противника чахнет и добродетель. Она должна проявить всю свою выдержку, чтобы стало ясно, чего она стоит и на что способна. Добрый муж должен действовать, как атлет: не бояться суровых испытаний и не жаловаться на судьбу; принимать за благо все, что случается, и обращать это во благо. Важно, не что, а как ты переносишь.
(5) Разве ты не видел, насколько по-разному проявляют любовь отцы и матери? Первые приказывают детям вставать чуть свет и приступать к занятиям; даже в праздники не позволяют им бездельничать, заставляя лить пот, а порой и слезы. Напротив,
Я не знаю, право слово, смог бы Юпитер найти на земле, если бы пожелал обратить на нее внимание, зрелище прекраснее, чем Катон, очередной раз потерпевший поражение в своем деле, но все так же прямо стоящий на развалинах республики. (10) «Пусть весь мир, — говорил он, — подчинится единовластию, пусть легионы Цезаря займут все земли, флот — все моря, пусть воины Цезаря осадят городские ворота: у Катона всегда есть выход; одной рукой он проложит себе широкий путь на свободу. Этот меч, оставшийся чистым и незапятнанным в гражданской войне, сослужит, наконец, добрую и знатную службу: принесет Катону свободу, которую не смог принести родине. Приступай, душа моя, к исполнению давнего своего замысла: вырвись из путаницы дел человеческих! Вот Петрей и Юба [118] уже сошлись в поединке и лежат, сраженные рукой друг друга. Этот шаг навстречу року — деяние выдающейся доблести, но нашему величию оно не подобает: Катону так же мало пристало просить у кого-то смерти, как и жизни». (11) Я уверен, что боги с величайшим удовольствием наблюдали это зрелище: как сей славный муж, для себя — самый неумолимый палач, для других — заботливый советчик и помощник, устроивший бегство покидавших его друзей, проведший последнюю ночь жизни за своими научными занятиями, вонзил меч в свою священную грудь, а затем вырвал собственные внутренности, своей рукой выведя на свободу пресвятейшую душу, которой меч недостоин был осквернить. (12) Вот почему, я думаю, рана его оказалась неверной и несмертельной: богам недостаточно было один раз насладиться зрелищем Катоновой смерти. Они не отпустили его доблестную душу, призвали ее назад, дабы она показала себя в еще более трудной роли: повторный шаг навстречу смерти требует куда большего присутствия духа, чем первый [119] . Разве могли боги без радости смотреть на то, как их питомец уходит из жизни столь славным и достопамятным путем? Смерть освящает тех, чей дух восхваляют даже вопреки страху.
118
Петрей и Юба — римские республиканцы, противники Цезаря, сражавшиеся против него в войсках Помпея. В 46 г. до н. э., когда помпеянцы были разбиты Цезарем при Тапсе, покончили с собой, убив друг друга в поединке.
119
Ср. у Плутарха в жизнеописании Катона: «Катон… обнажил меч и вонзил себе в живот пониже груди; больная рука не смогла нанести достаточно сильного удара, и он скончался не сразу, но в предсмертных муках упал с кровати, опрокинув стоявший рядом столик со счетной доской, так что рабы услышали грохот, закричали, и тут же в спальню ворвались сын и друзья. Увидев его, плавающего в крови, с вывалившимися внутренностями, но еще живого — взор его еще не потускнел, — они оцепенели от ужаса, и только лекарь, приблизившись, попытался вложить на место нетронутую мечом часть кишок и зашить рану. Но тут Катон очнулся, оттолкнул врача и, собственными руками снова разодрав рану, испустил дух» (70).
3. (1) А теперь я поведу свое рассуждение дальше и докажу тебе, что не все то зло, что злом кажется. Начну с того, что вещи, которые ты зовешь трудностями, превратностями и ужасными бедствиями, не являются таковыми, во-первых, для тех, на чью долю они выпали, во-вторых, для человечества в целом, о котором боги заботятся больше, чем об отдельных людях; что, кроме того, те, кому выпадет подобная злая участь, принимают ее добровольно, а если не желают принимать, то заслуживают такой участи. Затем я покажу тебе, что это приключается с добрыми людьми по воле рока и по тому же самому закону, по которому они добрые люди. Наконец, я постараюсь убедить тебя никогда не жалеть доброго мужа, ибо он может иногда казаться достойным жалости, но не может им быть.
(2) Труднее всего мне будет исполнить первое мое обещание: доказать, что вещи, вызывающие у нас страх и трепет, идут на пользу тем самым людям, которым достаются. Ты спросишь: «Неужели им на пользу ссылка, нищета, утрата детей и жены, позор или болезнь?» Если тебе не верится, что это может пойти кому-нибудь на пользу, то ты не поверишь также и в лечение огнем и железом, или голодом и жаждой. Но если ты, поразмыслив, согласишься, что некоторым ради исцеления отпиливают и вынимают кости, другим вытягивают наружу жилы, а иным ампутируют конечности, которые нельзя сохранить без угрозы гибели всего тела, то ты, может быть, позволишь убедить себя и в том, что некоторые неприятности приносят пользу тем, на чью долю достаются. Ведь точно так же, клянусь Геркулесом, многие вещи, которые все хвалят и к которым стремятся, приносят вред тем, кто ими наслаждается, вроде обжорства, пьянства и прочих подобных и губительных удовольствий.
(3) Среди многих великолепных изречений нашего Деметрия есть одно, которое я услыхал совсем недавно; оно еще не отзвучало и до сих пор дрожит в моих ушах: «На мой взгляд, — сказал он, — нет существа более несчастного, чем тот, кому не встретилось в жизни ни одного препятствия». Это значит, что ему не удалось испытать себя. Пусть сбывалось все, что он пожелает, пусть даже прежде, чем он пожелает, — все равно, боги вынесли ему плохой приговор. Его сочли недостойным поединка с фортуной и, возможно, победы над ней; а от трусов фортуна всегда бежит прочь, словно говоря: «К чему мне такой противник? Он сразу бросит оружие. Мне не придется пускать в ход свою силу: он либо сбежит от простой угрозы, либо свалится замертво при виде моего лица. Придется поискать другого, с кем я могла бы скрестить оружие. Стыдно вызывать на бой человека, заранее готового сдаться». (4) Если гладиатору дают неравного противника, он расценивает это как бесчестие, ибо знает, что победа без риска — победа без славы. Так же и фортуна: она ищет себе равных, самых доблестных, а других обходит с презрением. Она нападает на самых упорных и несгибаемых, ей нужен противник, с которым она могла бы помериться всей своей силой: она испытывает Муция огнем, Фабриция бедностью, Рутилия ссылкой, Регула пыткой, Сократа ядом, Катона смертью [120] . Лишь злая судьба открывает нам великие примеры.
120
Легендарные герои: Муций Корд Сцевола («Левша») во время войны римлян против этрусского царя Порсены, не видя другого пути спасти Рим от разгрома, пробрался в неприятельский лагерь, чтобы убить царя, но по ошибке заколол богато одетого писца. Схваченный, доказал свою стойкость и верность отечеству тем, что сжег правую руку на горящих углях, не изменяясь в лице и продолжая
Гай Фабриций Лусцин — еще более распространенный, вплоть до пословиц, образчик древнеримской доблести, многократный консул, триумфатор, цензор конца III в. до н. э., прославившийся щепетильной честностью и бескорыстием. Он настолько не брал взяток, что, когда не руководил государством, до осени питался сорняками, которые выпалывал со своего поля. Будучи цензором, исключил из Сената Корнелия Руфина за то, что у него дома было почти 10 фунтов столового серебра.
Публий Рутилий Руф — римский всадник, трибун, претор, консул 105 г. до н. э., талантливый военачальник, политик, оратор, философ-стоик; друг «первых римских гуманистов» Лелия и Сципиона Эмилиана, ученик Панэтия. Знаменит тем, что, отвечая в суде в 92 г. по заведомо ложному обвинению, держался так, как предписывает стоическая философия — самодостаточно и безмятежно, не унижаясь до самозащиты, давая судьям почувствовать свое презрение и превосходство. Был несправедливо приговорен к лишению всаднического достоинства и демонстративно удалился в добровольное изгнание в Азию, где написал не дошедший до нас исторический труд.
Марк Атилий Регул — герой Второй Пунической войны, консул 267 г., консул-суффект 256 г., пример стойкости и верности слову. Попав в плен к карфагенянам, был отпущен в Рим, чтобы передать Сенату предложения об обмене пленными и условия мира, дав слово вернуться назад. Выступая в Сенате, убедил сенаторов не принимать никаких предложений и не идти ни на какие уступки; его просили остаться, но он не мог нарушить данное врагам слово. По возвращении карфагеняне казнили его жесточайшим образом: отрезали веки и посадили в бочку, утыканную изнутри гвоздями.
(5) Неужели несчастлив Муций, оттого что попирал своею десницей огонь вражеского костра и сам себя приговорил к наказанию за ошибку? Может быть, он несчастлив оттого, что обгорелая его рука обратила в бегство царя, чего не смогла сделать рука здоровая и вооруженная? Разве он был бы счастливее, грея свою руку на груди у подруги?
(6) Неужели несчастлив Фабриций, оттого что в свободное от государственных дел время он пахал свое поле? Оттого что обедал, сидя у очага, только что выполотыми из пашни кореньями и сорными травами, он, триумфатор и дряхлый старик? Может быть, он был бы счастливее, набивая брюхо редкими рыбами от дальних берегов и чужеземными птицами, глотая ракушки Верхнего и Нижнего морей [121] в надежде возбудить аппетит в вялом желудке, страдающем несварением и тошнотой; окружая грудами плодов первоклассную дичь, поимка которой стоила жизни не одному охотнику?
121
Верхнее море — Адриатическое и Ионическое моря; Нижнее море — Этрусское (Тирренское). Эти названия произошли то ли оттого, что Тирренское море ближе к океану и, следовательно, ниже, то ли оттого, что карты в древности (и в средние века) были ориентированы не на север, а на восток, так что запад был внизу.
(7) Неужели несчастлив Рутилий, оттого что судьи, вынесшие ему приговор, отныне сами будут стоять перед судом всех последующих столетий? Или, может быть, оттого что разлуку с родиной перенес спокойнее, чем мысль о разлуке со своей ссылкой? Или оттого, что был единственным, кто в чем-то отказал диктатору Сулле, и, когда его просили вернуться, не только не отправился назад, но убежал еще дальше? Он говорил: «Пусть смотрят на все это те, кого держит в Риме твое “счастливое” [122] правление. Пусть смотрят на залитый кровью форум, на головы сенаторов над Сервилиевым озером (там был Суллин сполиарий [123] , где добивали и обирали тех, кто пал жертвой его проскрипций). Пусть смотрят, как по всему городу рыщут шайки убийц, как тысячи римских граждан сгоняются в одно место, чтобы быть перерезанными, как на бойне, после того как им была дана гарантия неприкосновенности, а точнее, с помощью этой самой гарантии. Пусть смотрят на это, сколько хотят, те, кому не досталась ссылка». (8) Так что же, по-твоему, счастлив Луций Сулла, оттого что спускался к форуму по расчищаемой мечами дороге? Или оттого, что ему показывали головы консулярных мужей, а он приказывал квестору оплатить связанные с казнью расходы из общественной казны? Подумать только, что все это делал именно он, человек, который внес Корнелиев закон! [124]
122
Иронический намек на принятый Суллой cognomen — титул или прозвище Felix, т. е. Счастливый.
123
Spoliare (от spolia — доспехи) — снимать доспехи с убитого врага, грабить, мародерствовать. Отсюда spoliarium — место в амфитеатре, где добивали тяжело раненых и раздевали убитых гладиаторов.
124
Диктатор Луций Корнелий Сулла Феликс (Счастливый), после победы над сторонниками Гая Мария в октябре 82 г. до н. э. приказал убивать всякого, кто сражался против него после его высадки в Италии (весной 83 г.). Приказ привел к беспорядочной резне, и тогда были обнародованы списки подлежащих казни граждан — проскрипции и принят закон — lex Cornelia de proscriptione, согласно которому до 1 июня 81 г. проскрибированным гарантировалась полная свобода и неприкосновенность; их имущество отходило в государственную казну; после 1 июня всякий, кто убьет проскрибированного, получал премию из казны; дети и внуки проскрибированного не имели права занимать общественные и государственные должности. Всего погибло по проскрипционным спискам более 40 сенаторов, 1600 всадников и великое множество прочих граждан.
(9) Что же касается Регула, то чем повредила ему фортуна, сделав его навеки образцом верности и терпения? Гвозди вонзаются в его тело, и в какую сторону ни склонил бы он усталое тело, он будет лежать на ране; глаза его не закрываются, обреченные на вечное бодрствование. Чем больше мука, тем больше будет слава. Думаешь, он раскаивался, что так дорого оценил добродетель? Ничего подобного: вынь его из той бочки и поставь посреди сената — он повторит свое прежнее решение. (10) Неужели по-твоему счастливее Меценат [125] , потерявший сон от любовных переживаний и огорчений ежедневными отказами капризной своей жены [126] , так что он пытался усыпить себя с помощью мелодичных звуков музыки, тихо доносящихся издалека? Пусть одурманивается неразбавленным вином, пусть пытается отвлечься журчанием вод, пусть услаждает свою душу на тысячу ладов, стараясь обмануть ее, — его ждет на пуховике такая же бессонница, как иного — на кресте. Только того будет утешать мысль, что он страдает во имя чести, и воспоминание о причине, из-за которой он терпит муки, будет облегчать ему терпение; а этому, вялому и расслабленному от наслаждений, страдающему от избытка счастья, легче будет перенести сами свои муки, чем мысль о причине, заставляющей его их переносить. (11) Все-таки пороки еще не настолько овладели родом человеческим, чтобы нам сомневаться, кем бы предпочло родиться большинство людей, если предоставить им выбирать себе судьбу: Регулами или Меценатами; а если и найдется такой, кто осмелится заявить, что предпочел бы родиться Меценатом, а не Регулом, то он будет неискренен: про себя он, конечно, предпочел бы родиться Теренцией! [127]
125
Гай Цильний Меценат (умер в 8 г. до н. э.) — римский всадник, богач, ближайший друг Октавиана Августа и влиятельнейший политический деятель во времена его правления, не занимавший, однако, никакой официальной государственной должности, известный ценитель и покровитель искусств и наук.
126
Сразу после поздней женитьбы Мецената жену его Теренцию удостоил своим вниманием Август, в результате чего их многолетняя дружба стала слабеть и Меценату пришлось провести конец жизни в уединении, отойдя от политических дел.
127
Обычная риторическая схема — нисходящие ступени добродетели: героический Регул, изнеженный бесхарактерный Меценат, презренная потаскуха Теренция.