Философский комментарий. Статьи, рецензии, публицистика 1997 - 2015
Шрифт:
В результате старения так или иначе нарушается асимметрия двух полушарий головного мозга, их направленность на выполнение несходных заданий (неважно, как функции семиосферы определяются в нейрологии7 ). Забегая по ту сторону фундаментальных противопоставлений, старость создает свой собственный универсум, в котором гасится разница между материальным (деградирующим в данный момент телом) и имматериальным (мыслительным возвращением к минувшим годам), между линейностью и реверсируемостью времени, между анизoтропностью времени и изотропностью пространства, между интимным пространством (где «я» коммуницирует с собой и себе подобными) и публичным (где «я» отчуждается от себя). В эпилоге своего развития человек и концентрирует в себе личностное становление, и отпадает от него, приспосабливаясь к окружению, делаясь конформистом, принимая возобладавшие в социо-культуре настроения, даже если он не согласен с ними. Бывает, что и пожилые люди бунтуют, выламываются из уединения в своем универсуме. В декабре 1990 г. я видел марш голодных пенсионеров на Невском проспекте. Но то был протест во спасение прошлого, бывшего до горбачевской перестройки более или менее комфортным, а не экспериментальный рывок в неизвестное. Кстати, чем совершеннее социальный мир, рисуемый человеческой фантазией, тем большее признание получает в нем итоговый возраст. Старейшие члены общества возглавляют у Томаса Мора семейные союзы, а у Томазо Кампанеллы обучают молодежь и следят
В том универсуме, где стерта асимметрия, постепенно сходитнанет инашавсегдашняя нужда в размежевании истины и лжи. В духе экзистенциалистской философии и театра 1930—1950-х гг. Янкелевич полагал, что в старости люди от-крывают для себя «внутреннюю абсурдность жизни». [8] Так ли обязательно это разочарование? На исходе лет мы выясняем, что при всей своей разительной истинности смерть не низводит оппозитивную ей жизнь до ложной, не отменяет фактичности того, что испытало автобиографическое «я». У дифференциации правды и фальши более нет эмпирического критерия. Как прибегать к нему, как сверять субъектное и объектное, если наше отсутствие в действительности, которое вот-вот настанет, столь же непреложно, как и наше присутствие? Коль скоро противоположение перестает служить опознанию истины и лжи, оба эти полюса подвергаются отрицанию, и их место занимает категория смысла, который нельзя ни верифицировать, ни фальсифицировать. Эпизодическая память то и дело отказывает у людей в летах, но семантическая (хранительница идей) не изменяет им. Ревизуя традицию, тянущуюся от учения Готтлоба Фреге («Sinn» у него коннотирует отдельные указания на предметы — «Bedeutungen»), можно сказать, что у смысла нет никакого референтного значения, что он ценен сам по себе, что он не выводим из чувственного опыта. Напротив того, смысл канализует и программирует практику. Он предпослан архаическому одушевлению природы, искусству, теогонии и многому другому — им проникнута вся социокультура. Жизненный срок для обретения смысла взамен значений — старость. Вот еще одна причина, по которой старость смешивается с мудростью. Но так ли уж мудро — верить, а не проверять? Оппозитив смысла — бессмыслица, разуверение. Суждение Янкелевича односторонне. В старости мы и конструктивны и деструктивны: мы завоевываем смысл, поднимающийся над самой истиной, однако, не доказуемый опытным путем, он оказывается принципиально низвергаемым в абсурд,в ничто, делается преходящим — вместе с нами.
8
Владимир Янкелевич. Цит. соч. С. 180.
2
Итак, старение не только блокирует субститутивно-креативные способности человека, но и по-своему изобретательно и созидательно — оно порождаетособыйхронотоп, устанавливая в нем владычество смысла над значениями. Как ни парадоксально, социокультура закладывается так, что отвечает на своей самой ранней стадии самому позднему периоду в развитии индивида [9] . Дух появляется на свет из увядающего тела. Фикси-рованному на самовоспроизводстве мифоритуальному обществу довлеет застывшее, не-пре-образуемое прошлое, как если бы все члены такого коллектива стояли упоследней жизненнойчерты. Культ предков органичен для тех, кто занят по преимуществу осовремениваниемдавнего, делающегося всегдашним. По образцу старческого созна-ниястановящаясясоциокультура преодолевает разного вида асимметрии, организуется ли архаическое общество фратриально, институционализует ли оно обмен дарами или озеркаливает себя в природе, населяя ее духами и придавая ей тотемный характер. В pendant к целокупному самосознанию пожилых лиц первосоциумтотален, не допуская отступлений от своих обычаев, карая нарушителей табу.В другом месте я писал о том, что преисторический человек бытует-из-смерти (и прямо противоречит хайдеггерианс-кой формуле «Sein-zum-Tode»). [10] Он слепо верит в фундирующий его мировоззрение миф, сколь бы невероятны ни были рассказы о Творении, так как стоит на той же позиции, что и любой нарратор, располагающийся по ту сторону своего повествования.Бытие, осуществимое даже в смерти, неистребимо, оно вершится в ином мире, который наличествует, однако, здесь и сейчас. Синильностьначальнойсоциокультуры имеет спасительную функцию, предназначена нейтрализовать страх, испытываемый людьми перед лицом ничто. Крайняя воинственность многих родоплеменных союзов подчинена той же танатологике, что и старческая агрессивность, опрокидывающая вовне агональное состояние, в котором находится личность на гибельной грани. Война, косящая без разбора своих участников, загоняю-щая их в промежуток между «быть» и «не быть», — изобретение стариков.
9
Об обратности филогенеза по отношению к онтогенезу см. подробно: Игорь П. Смирнов, Психодиахронологика. Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней. М., 1994.
10
И. П. Смирнов, Социософия революции. СПб., 2004. С. 90—125.
Преобладание смысла (каковой Фрейд определил как «Allmacht der Gedanken») над значениями выражает себя в примордиальном социуме с наибольшей разительностью в магии — в отправлении власти над миром без достаточного на то основания. Властолюбие,компенсаторно свойственноестарости, от которой ускользает самообладание — господство души над телом, обобществляется людьми, принимающимися строить собственный космос, переходит в их групповое достояние и делегируется ими избранникам (шаманам) вне зависимости от того, каков возраст этих посредников между высшей и земной реальностями, между смыслом и прагмой. Имитируя старение и внимая заветам предков, существа, запустившие в ход социокультуру, представляют ее себе сходной с катагенезом. Идущая на ущерб культура нуждается в восстановлении убывающей силы, что достигается в коллективной магии, в ритуале, возвращающем все общество к Акту Творения, к источнику омниэнергии. Синильность человеческой первобытности бы-ла ясна для Ветхого Завета, где зачинатели рода людского тем старше, чем удален-нее они от потомков: Адам дотянул до 930 лет, его сын Сиф — до 917, Енос, отпрыск Сифа, — до 905 и т. д. Выталкивая преисторическое общество в абсолютное прошлое, становясь исторической, социокультура все более и более подпадает под власть молодежи.
Как обходится архаика с преклонным возрастом — с архаикой внутри себя?Этно-ло-гам хорошо известно, что ранние общества могут и выказывать почтение к пожилым людям, и безжалостно избавляться от них, практикуя патрофагию (Ewald Volhard.Kannibalismus. Stuttgart, 1939.S. 421 ff.), церемониально обрекая стариков и старух на заклание (Ibid., S. 431—432) или умерщвляя правителей, потерявших сексуальную производительность (что исследовал на широком материале Джеймс Фрэзер в «Золотой ветви» (1890, 1911—1915)).Сравнивая эскимосов (бросающих одряхлевших сородичей на произвол судьбы) с бушменами и австралийскими аборигенами (заботящимися о пожилых), Рода Хальперин пришла к заключению, что негативное либо позитивное отношение к старшей возрастной группе не обусловливается экономикой: все три этноса, изученные в этой работе, принадлежат к одному и тому же типу общества, посвящающего себя охоте и собирательству.В чем же тут дело? [11]
11
Rhoda Halperin.Age in Cultural Economics: An Evolutionary Approach // Age and Anthropological Theory.Ed. by David I. Kertzer, Jennie Keith.Ithaca—London, 1984.P. 159—194.
Власть в социуме, считает Морис Годелье, растет из подавления мужчинами женщин, имеет половую природу. Годелье сделал этот вывод, наблюдая в течение нескольких лет одно из горных племен (баруйя) в Новой Гвинее. [12] Тезис французского этнолога нуждается в коррекции и переводе на более высокий уровень обобщения. Архаическая социокультура если и враждебна к женщинам, то секундарно — примарно же она, старческая в своих установках, не признает не только продолжательниц рода (баруйя убеждены, что мужчины автохтонны, что их сперма самодостаточна для прокреативного акта), но и приплод, детство и — более того — любое возрастное состояние, предваряющее конечное. Машина инициации, калечащая подростков обоего пола, отправляет их за-живо в загробное царство, то есть устанавливает эквивалентность между юностью и старческим балансированием на краю дальнейшего существования. Взросление есть с этой точки зрения отживание индивидом своего срока, быстрое перемещение в старость.Как показала вслед за рядом других ученых В. И. Еремина (Ритуал и фольк-лор.Л., 1991.С. 83 сл.), брачный обряд вбирает в себя в восточнославянской традиции черты похоронного.Рождение ребенка есть в том же этнокультурном ареале его смерть:А. К. Байбурин (Ритуал в традиционной культуре.Структурно-семантический анализ восточнославянских обрядов. СПб., 1993.С. 44—45) указывает в данной связи среди прочего на то, что новорожденного было принято заворачивать в по-ношенную, выходящую из употребления одежду взрослых.Все экзистенциальные ритуалы, охватывающие переходы из одного жизненного цикла в следующий, нацелены, таким образом, только на одно — на то, чтобы состарить человека, ввести в него опыт умирания.По свидетельству Годелье, менопауза уравнивает женщин из племени баруйя с мужчинами: в старости лица, принадлежащие к этому этносу, одинаково полноценны.
12
Maurice Godelier, La production des Grands Hommes.Paris, 1982.
Если homo ritualis и «лиминален» (Виктор Тёрнер), то постольку, поскольку выбрал себе подвижно-постоянную позицию на пороге небытия. Архаический человек ветшает ужевомладенчестве и ощущает себя вправе рассматривать действительно престарелых и в качестве избыточных для организованного им общества, и в качестве подлинно-не-оспоримого воплощения этой социальности. Один и тот же логический каркас, на котором держится преисторическая социокультура, имеeт разные фасады, оформленные в манере то геронтофобии, тo геронтофилии. Понятно, что обычай способен комбинировать старость, изгоняемую из общества, с той, что наделяется авторитетом: в индуизме тот, кто достиг ее, может учить других, но когда человек чует, что его жизненный путь («пат-ха») подходит к концу, он покидает очаг и свое ближайшее окружение, пускаясь в странствие («паривражда», «саньясин»). Если социум отчуждает от себя исчерпавших свой век, то они оказываются носителями «голой жизни», вытолкнутыми из символического (точнее: соматически-семантического) порядка. Джорджо Агамбен («Homo sa-cer», 1995) ввел в философский обиход понятие «голая жизнь» применительно к преступнику, объявляемому вне закона. Исключение из социального репродуцирования, развивает Агамбен соображения, высказанные Жоржем Батаем в начале 1930-х гг., двус-мысленно: в своей потусторонности относительно рутины, оно подлежит как искоренению, так и освящению. Тогда, когда старость получает признание в обществе, она сакрализуется в качестве статусной. [13] Старение повышает социальный рангиндивиданесмотря на то, заслуживает ли он того или нет. Дань сановного уважения, отдаваемая пре-дельному возрасту, выявляет содержание статуса в его отличие от роли.
13
Ср.:I. Rosow. Status and Role Change through the Life Cycle // Handbook of Aging and the Social Scien-ces.2 ed. Ed. by R. H. Binstock, E. Shanas.New York, 1985.P. 62—93.
Если исполнитель роли (допустим, профессиональной) разыгрывает ее мастерски или неумело, адекватен ей или нет, то статус расположен вне контраста между истиной и фальшью, он имеет смысл, но не значение. Династические элиты (аристократия) — реликт сенильного общества: модернизируясь, оно сужает объем статуса, который был дарован всякому, дожившему до седин, до частно-семейного, передаваемоего из поколения в поколение по нисходящей линии так, что он вменяется и детям. В современном мире, заполненном (по меньшеймерев индустриально продвинутых странах) пенсионерами, быть престарелым подразумевает выход из социальной роли, что десакрализует, формализует ее противочлен — статус («Граждане, уступайте место в вагонах пожилым людям…»).
В древнейших и традиционных социокультурах старость как сугубый смысл, управляемый лишь внутренней логикой, втягивается в абсурдную карнaвализацию. Ряженые эротизируют на святках покойников, которыми они притворяются. В. Н. Топоров прочел в святочных играх следы мифа о рождении первой смерти. [14] Переходные ритуалы привносят мертвое в живое, но диалектика такого родагиблогосуществования заключается в том, что и Танатос обретает витальность. В этом перевороте — вся суть праздничности (в том числе перерывов в труде, необходимом для удовлетворения жизненных потребностей: паузы приостанавливают время, которое, тем не менее, никуда не исчезает). Без старости, без взаимодействия смысла с бессмыслицей, не было бы не только войны, но и праздничного веселья. [15] Примордиальное общество приурочивает праздники к моментам завершения одних сезонов и начала следующих. Старость, было ска-зано, не отвечает космическим ритмам. Чреватая карнавальным абсурдом, она, однако, добивается соответствия природному строю, снимает в эйфорическом самозабвении свое несовпадение с ним.
14
В. Н. Топоров, Заметки по похоронной обрядности // Балтославянские исследования — 1985. Под ред. Вяч. Вс. Иванова. М., 1987. С. 31—48.
15
Сопоставление праздника с войной, но с иной мотивировкой, чем у меня, предпринял Роже Кайуа в дополнениях (1950) к книге «L’Homme et le sacrБ» (1939):РожеКайуа. Миф и человек. Человек исакральное. Перевод С. Н. Зенкина. М., 2003. С. 278—282.
У меня нет никаких возможностей разбираться здесь в том, как происходило перевоплощение мифоритуального человекависторического.Замечу лишь, что оно было длительно-постепенным и что эта эволюция от смысла к значению приняла революционный характер в религиозном представлении о земной персонифицируемости Божественного Логоса — о Христе.Отрясая с себя сенильность (в других терминах: «ветхого Адама»), социокультура сделала ставку на Бога-Сына, на смену поколений, на уникальную конкретность истины.