Филострато. Охота Дианы
Шрифт:
Де Санктис подчас бывал резок в утверждениях, и это его высказывание необходимо пояснить. Честь герои романа понимают по-разному. Для Крисеиды это внешние приличия, ее доброе имя во мнении людей, о чем она заботится больше всего. Она любит Троила, но ее чувство преходяще. Понятия верности, любовного долга ветреная героиня лишена. Для Троила же честь состоит в том, чтобы оберегать доброе имя возлюбленной. Ради нее он даже предал бы отечество и родню. Когда он разочаровывается в Крисеиде, в нем пробуждаются остывшие было родственные чувства: Троил искренне скорбит со всеми о смерти Гектора.
Мир романа чужд религиозности, несмотря на то, что слово «бог» так часто встречается на его страницах. Здесь это лишь речевая формула. В итальянских изданиях «бог» (Dio) и «божество» (Iddio) даны в единственном числе с заглавной буквы. Что это – желание Боккаччо привить героям, живущим в далекой языческой древности, христианские ценности или же ревностная набожность переписчиков? Сам поэт в «Генеалогии языческих богов» выдвигает теорию о нескольких смыслах поэзии, считая, что первоначально древние верили в единого бога, а многобожие возникло впоследствии благодаря философам и поэтам [20] .
20
По этому вопросу см.: Смирнов А. Боккаччо С. 269
21
Веселовский А. Боккаччьо, его среда и сверстники. С. 149.
Винченцо Перниконе, в первой половине ХХ века изучавший рукописи «Филострато», оказал неоценимую услугу позднейшим исследователям, дав научное описание сорока восьми манускриптов из итальянских и французских собраний. Из его работы видно, что в том виде, в каком роман известен сейчас, он был задуман изначально. Это касается и деления на девять неравных частей, прозаических изложений содержания каждой части, а также рубрик внутри стихотворного текста, выдержанных, как мы видим, в едином стиле. Анализ показал, что текстовые различия заключаются в написании имен героев Troilo и Troiolo, Griseida и Criseida, а также в рубриках и эпиграфе, которые в рукописях имеются в двух видах. И это вовсе не по вине переписчиков, у которых и без того хватает различных ошибок и пропусков, а, вероятно, вследствие авторской воли. На основании этого ученый предположил, что изначально существовало несколько автографов, в которых Боккаччо намеренно допустил небольшие разночтения. Однако подтверждений тому нет: автографы «Филострато» не сохранились.
О востребованности романа в эпоху Возрождения говорит не только значительное количество дошедших до наших дней рукописных копий, но и ранняя первопечатная версия (Венеция, ок. 1480). За ней в XV веке последовало еще два издания; следующее вышло уже в 1501 году. Примечательно, что пролог и деление на части в первопечатных изданиях отсутствовали.
Рецепция в зарубежных странах не заставила себя долго ждать. Первым, кто тому поспособствовал, был французский переводчик романа Жан де Бово, живший во второй половине XIV века. Стихи Боккаччо он переложил прозой, полагая, что они принадлежат Петрарке. Через Бово или непосредственно в оригинале роман хорошо знал основатель английской литературы Джеффри Чосер. Есть мнение, что и он считал «Филострато» творением Петрарки. В своей самой крупной законченной поэме «Троил и Крессида» (ок. 1385) английский поэт близко следует Боккаччо, местами строфа в строфу, но нигде не сообщает об истинном своем источнике, ссылаясь на придуманного им Лоллия. Благодаря Чосеру сюжет прочно вошел в английскую и шотландскую литературу, как в поэзию (Р. Хенрисон «Завещание Крессиды»), так и в драматургию. В XVI веке было несколько английских драм на этот сюжет (несохранившихся), пока в 1602 году Шекспир не написал одну из самых оригинальных своих вещей, трагикомедию «Троил и Крессида».
«Филострато» отдали дань и выдающиеся поэты итальянского Возрождения. Первым был, как уже говорилось, Полициано. Реминисценции из романа встречаются у Саннадзаро в «Аркадии». Ариосто в «Неистовом Роланде» использовал мотив из седьмой части, переадресовав муки Троила своей Брадаманте в той трогательной сцене, когда она тщетно ожидает любимого в назначенный им десятидневный срок (песнь XXXII).
Затем популярность романа падает и в истории его публикаций наступает пауза длиной в два с лишним столетия. Только в 1789 году парижский издатель Дидо выпускает его в свет, причем в предисловии сообщает, что делает это впервые. Невостребованность «Филострато» у издателей и читателей того времени итальянские историки литературы Сальвини и Дзено объясняли всеобщим восхищением прозой Боккаччо и невосприятием его как поэта. Первые издания к тому времени стали недоступны, а многочисленные рукописи никем не разбирались.
В XIX веке картина изменилась. В 1831 году во Флоренции выходит основанное на рукописях издание Мутье, по сути открывшее читателю роман заново. В немецком переводе он вышел в 1884 году, а в английском только в 1928-м с исследовательской статьей большой научной ценности. В России «Филострато» не переводился даже фрагментарно. Подробное исследование его принадлежит академику А. Н. Веселовскому.
Переводить «Филострато» я начал спонтанно в июне 2014 года после того, как шестого числа умер мой отец. Работа приносила некоторое утешение и до самого конца доставляла мне удовольствие, которое, надеюсь, разделит со мной читатель. Свое обращение к Боккаччо я не хотел бы ограничивать только этим романом, но осуществление других замыслов во многом будет зависеть от того, как читатель примет эту книгу.
Александр Триандафилиди
Филострато – заглавие сей книги; а потому оно такое, что это превосходно соответствует содержанию. Филострато называют человека, побежденного и сраженного любовью; как можно видеть, что стало с Троилом, побежденным любовью, пылко любящим Крисеиду даже после ее ухода.
Пролог
Филострато приветствует обожаемую свою Филомену
Не раз уже, блистательная донна, так случалось, что я, кто почти с детских лет по сей день усердно служит Амору, находясь при его дворе в кругу учтивых господ и любезных дам, посещавших двор наравне со мной, слышал, как обсуждался такой вопрос: юноша страстно любит даму и не обретает иного счастья, кроме как ненадолго увидеть ее или вступить с ней в беседу, или же предаться грезам о ней наедине с собой. Какая из трех услад высшая? И не было там, чтобы в защиту той либо другой ревностно не высказывались бы хитроумные доводы. И потому как любовь моя была более пылкой, нежели счастливой, казалось мне очевидным превосходство третьей услады; и я, как вспоминаю, склонялся к ложному мнению, когда, присоединившись к спорящим, поддерживал и отстаивал то утверждение, что наивысшая радость в сладких помыслах о возлюбленной, а не в двух других случаях; убежденный в том, среди прочих представленных мной доказательств, я утверждал, что немалая часть блаженства влюбленных состоит как раз в том, чтобы воображать любимую такой, какой желаешь, соответственно, благосклонной и отзывчивой, но только на время своей грезы, чего обычно не происходит при разговоре либо при встрече с ней. О, неразумное утверждение, о, нелепый предрассудок, необоснованное суждение, как далеко это от истины! На горьком опыте я, несчастный, сам убедился в этом. О, сладостная надежда изнуренного ума, единственное утешение пронзенного сердца; мне не стыдно сообщить вам, с какой силой в мой помраченный ум вошла та истина, против которой я по ошибке ребячества поднимал оружие. И кому бы еще я мог это поведать, перед кем еще я облегчил бы постигшее меня наказание – не знаю, по вине Любви или же Фортуны – не будь вас?
В этой истине я убедился, донна совершенной красоты, после того, как вы, уехав в самое благоприятное время года из восхитительного города Неаполя и направившись в Саннио, внезапно скрыли от взоров моих, более всего желавших лицезреть ваш ангельский лик, то, что я должен был узнать в вашем присутствии и чего не узнал в противном случае, ибо тем самым был лишен возможности сего познания; и это паче всякой меры так опечалило мою душу, что стал я отчетливо понимать, какова была радость, прежде недостаточно ценимая мною, которую доставлял мне ваш грациозный и прекрасный облик. Но поскольку эта истина кажется достаточно ясной, не желаю умалчивать и не в тягость мне поведать о том, что произошло со мной после вашего отъезда, когда я осознал свою ошибку.
Посему скажу, – если будет угодно Богу явлением вашего прекрасного лика вернуть моим глазам утраченный покой, – что вскоре после того, как мне стало известно об отъезде вашем, направился я в то место, куда ни одна благая причина вас увидеть не приводила меня раньше; и они, проводившие усладительный свет вашей любви в мой разум, сверх всякой уверенности, которую могут внушать мои слова, много раз и столь обильно омывали горькими слезами лицо мое и переполняли страждущую грудь, что не только дивно то, как такое количество влаги может изливаться из них, но еще и то, что не только у вас, кого считаю сколь куртуазной, столь и милосердной, мои слезы вызвали бы жалость, но и у врага моего, будь даже у него железная грудь. И это происходило со мной не только всякий раз, как воспоминания о том, что лишен я вашего приятного общества, заставляли их печалиться, но и от того, что им представало к вящему уязвлению моему. Увы, сколько раз, испытывая меньшие страдания, они сами по себе отвращались от созерцания храмов, галерей, площадей и других мест, где прежде с нетерпением и тревогой стремились вас увидеть, и порой им это удавалось; и сколько раз, сокрушаясь, они вынуждали сердце повторять про себя этот стих Иеремии: «Как одиноко сидит город, некогда многолюдный! он стал, как вдова…» [22] . Не скажу, что всё их огорчает в равной степени, но утверждаю: только одно могло бы несколько облегчить горе моих глаз – когда они обозрят ту страну, те горы, ту часть небес, среди которых и под которыми, я убежден, вы находитесь [23] . Каждому ветерку, любому нежному дуновению оттуда я подставляю лицо, словно бы оно и вас овевало. И вместе с тем это облегчение длится не слишком долго; и как порой над предметом, чем-либо помазанным, мы видим мерцающее свечение, так и над угнетенным сердцем моим разливается нега, которая мгновенно пропадает от одной мысли, что видеть мне вас не дано, а желание мое от этого чрезмерно распаляется.
22
Иер. 1:1.
23
Ср. Филострато, VII, 64–65.