Финикс. Трасса смерти

Джадд Боб

— Можешь ты проболтаться еще неделю до подписания?

— А какой смысл, Форрест? Мы еще больше отстанем в нашей технологии, мы теряем деньги, половина наших спонсоров грозится порвать с нами. Я боюсь, что, если перегну палку, Сэм откажется от всей сделки.

— Ты просила меня разобраться с этим контрактом, если мне он не покажется выгодным?

— Я помню это.

— Я прошу у тебя еще одну неделю.

— Я должна его подписать. Все уже согласовано.

— Ты ничего не должна подписывать. Нотон не вложил никаких денег, так? — Наступила пауза. — Его сделка построена на том, что

он не вкладывает никаких денег, потому что у него их нет. Ты же слышала Каслмена. Через неделю Нотон будет плавать брюхом вверх. Ты же потеряешь свою команду ни за что, Сьюзен, ты ему ничего не должна. Придумай какое-нибудь оправдание. Скажи, что тебе нужна еще неделя, чтобы изучить «Эмрон», спланировать его доходы. А это совсем неплохая идея. Скажи, твоя кошка заболела. Скажи, что угодно, это не имеет значения. Если ничего еще не произойдет, я думаю, через неделю ему будет так необходимо наложить лапы на твою наличку, что он удвоит цену. Там не так много наличных — одну неделю! Ты же говорила, что хочешь моей дружбы, Сьюзен, и я ради этого и действую.

— Я, наверное, сумасшедшая, но ладно. Занимайся этим еще неделю, ради меня. Если обещаешь больше не наезжать на Рассела. Передай Мерри, что я ее люблю, если она сможет это перенести, бедняжка. Ну и часть моих пожеланий можешь отнести и на свой счет.

— Как там старая перечница? — спросила Мерри.

— Она просила передать тебе свою любовь.

— Пошла она…

— Для автогонщика, — заметила Мерри, помещая в посудомойку последнюю тарелку, — ты приготовил отличного цыпленка. Какую-нибудь женщину ты в свое время осчастливишь.

— Так мне постоянно говорят. Ненавижу, когда женщина ест из консервной банки.

— А это и не так уж плохо. И это не из банки. У меня холодильник полон всякой всячины, я даже не видела, что там. Принесли соседи, из церкви, от женского комитета. А местная ячейка консервативной партии прислала пирог с уткой. — Она скатилась по пандусу, который Алистер построил для нее, вдоль стоек к середине старой кухни, шины ее коляски поскрипывали на полированном полу, а моторчик шумел не громче, чем его коллега из холодильника. — Если мы не сможем это сделать по моему плану, — сказала она, — тогда как же мы его убьем?

— Это не шутка, Мерри. Я хочу вывести его на чистую воду.

— Все, что я должна сделать, это въехать в его кабинет, оставить пакет, ба-бах — и взорвать его на кусочки! Все очень просто. — Она слегка улыбнулась, вскинув руки вверх, изображая взрыв.

— Тебя не пропустят к нему в кабинет…

— Если у тебя инвалидная коляска, то чувствуешь себя уродом, но меня пропустят. Он встретится со мной. Ты еще говорил, что он хочет купить вашу компанию. Как же он не увидит меня?

— Он вернет тебе пакет.

— А я заверну его, как подарок. Скажу ему, что это торт, ну, мол, что-то я испекла сама.

— Тебя повесят.

— Я уже мертва. И мы уже обо всем этом говорили. Что же ты тогда предлагаешь? Ничего?

— Прими свой литий, и я расскажу тебе.

— Мне уже не нужны таблетки. Давай пойдем в гостиную и разожжем камин. А потом расскажешь о своем поразительном плане.

Мы пошли по проходу из кухни мимо ряда крюков, на которых висели выцветшие зеленые джинсы Алистера, частично прикрывая его же зеленые резиновые высокие сапоги. Рядом с ними висел его серый свитер, поверх которого была бесформенная шляпа для защиты от дождя. В углу стоял зонтик, а старая кожаная куртка, которую я видел на нем, висела на последнем крючке. В гостиной на буфете стояла фотография Мерри и Алистера, еще студентов, до аварии, они обняли друг друга, Мерри смотрит прямо перед собой, Алистер счастливо улыбается, глядя на свой трофей — самую симпатичную и самую талантливую девушку в Бристоле. Кожаный диван, пододвинутый к массивному, в человеческий рост камину, также напоминал о нем. Недочитанные журналы в беспорядке валялись на полу. Тут же была груда сухих дубовых поленьев, которые он напилил, расколол и сложил у очага. В корзине лежали старые газеты, растопка и коробка длинных спичек.

— Проходи, — пригласила Мерри, — Алистер не укусит тебя. Давай, накладывай дрова, пусть гудит.

Комкая газету, ломая лучину и складывая ее крестом, я время от времени оглядывался на Мерри. На ней был старый, цвета зеленых морских водорослей свитер Алистера, уже поношенный, из тех, что мужчины из Оксфорда обожают носить дома. Под глазами у нее были темные круги. Она похудела, а волосы чуть ли не прилипали к голове. Но глаза блестели. И потому, что она была стройной И маленькой, она была похожа на капризного ребенка, который играет инвалидной коляской. Как будто вот-вот она встанет и уйдет, когда эта игра ей надоест.

Я поджег уголок старой «Гардиан», и пламя разгорелось вначале медленно, потом загорелась растопка, и огонь ожил. Смотришь на языки пламени и будто видишь свои самые прекрасные сказки. Еще до того, как они стали сказками, были огни, в которых таились сказки, ожидая своего момента, чтобы выскочить на свободу. Присмотрись к любому огню, и ты увидишь пещеру, где разгорается огонь от пламени дьявольской мысли. Понаблюдай, как это пламя растет, испускает голубые протуберанцы и пульсирует само собой, пока не заглохнет.

— Если сможешь на момент оторваться от созерцания своей работы, Форрест, то знай, у Алистера есть отличный старый бренди в шкафу слева. Не тот, что сразу перед тобой, а сбоку.

Я поднялся.

— Нет, спасибо, Мерри, — отозвался я. — Я не пью.

— Знаю. Но я пью.

— Я думал, тебе не полагается.

— Если верить врачам, глубокое дыхание может убить меня. Ну, а я — доктор аэронавтики. И как доктор воздушных наук я заявляю, что имею право сделать вдох и выпить, когда пожелаю. Капли тут же на второй полке.

Я налил в бокал из бутылки, и Мерри поболтала бренди, понюхала его, любуясь, как пламя отражается в стекле. Она взглянула на меня, как будто задала вопрос и ждала ответа.

— Что сказали в полиции по поводу черного ящика машины Алистера? — спросил я.

Она продолжала изучать меня.

— Я тебя спрашиваю про систему электронного управления. Про микрочип, который ты собиралась попросить их проверить.

— А, да. То есть нет. Я не спрашивала. После похорон я два дня ничего не делала. Я просто была не в состоянии. Это одна из десяти тысяч вещей, которые я не сделала. Уже поздно? В смысле, стоит ли еще?