Финикс. Трасса смерти

Джадд Боб

— А правду ли говорят, что твой отец подставил Бобби — подсунул ему проститутку, чтобы ты застукала их вместе?

— Да, это правда, — вздохнула она. Видно, Салли тысячу раз переживала эту историю. — Он сказал мне, что собирается «подшутить над Бобби». Ну что же, ответила я, давай. Я знаю Бобби. Он никогда на это не пойдет.

— Ты хорошо знаешь Бобби?

— Боже мой, хорошо ли я его знаю? Да с шести лет. Однажды папа привел его к нам домой — это был красивый белокурый мальчик двенадцати лет, и я сразу была сражена. Мне казалось, что это подарок специально для

меня. Папа как будто временно усыновил его. Бобби жил у нас несколько лет, и я была от него без ума. Как будто жила в одном доме с кинозвездой. А потом папа отослал его в школу на Восточном побережье, а я поехала учиться в Техас, мы не виделись много лет. А потом, когда я училась в колледже, он вернулся обратно в Финикс и стал ухаживать за мной. Ты знаешь, Форрест, мне казалось, что он — моя воплощенная мечта, ей-богу. Когда мы обручились, Бобби был совсем другой, не такой, как сейчас. Он был заботлив, нежен и очень сексуален. Он только что закончил юридический факультет и собирался открыть собственную контору, а я была тогда совсем еще девчонкой. Бобби заменял мне старшего брата, хотя в действительности не приходился мне даже родственником. Я думала, он — мой герой. Я любила его безумно. А потом Меррилл почему-то рассердился на него. После этой истории с проституткой Бобби уехал в Сан-Диего, и я его не видела несколько лет. Точно не знаю, но думаю, что папа дал ему кучу денег, чтобы он только уехал прочь.

Салли вдруг оглянулась на дверь.

— Ш-ш-ш! — прошептала она.

В коридоре послышалось шарканье резиновых подошв, и в двери показалась фигура здоровенного двухметрового санитара с широченными плечами.

— У вас все в порядке, мисс Кавана? — спросил он.

Салли села и расправила одеяло, почти закрыв меня — виднелась только моя голова.

— Да, все нормально. Спокойной вам ночи.

Санитар вошел в палату, осветив нас фонариком.

— Я слышал голоса, — сказал он.

— Здесь у меня доктор Эверс.

— Добрый вечер, — сказал я, улыбаясь и стараясь говорить спокойным уверенным голосом. Мой английский акцент не смог бы обмануть англичанина, но в Аризоне это могло и сойти.

Он стоял раздумывая.

— Этой ночью на этаже не должно быть никого из врачей.

— Доктор Эверс — мой личный лечащий врач, — сказала Салли. — Какой же смысл в индивидуальной палате, если я не могу общаться с собственным врачом?

— Прошу прощения, но согласно правилам больницы…

— Поймите, — сказала Салли, — я в полном порядке. После обеда меня должны выписать. Я хочу, чтобы доктор Эверс находился здесь — он мне нужен.

Я встал и обошел кровать.

— Послушайте, санитар, вы должны понять, что я лично заинтересован в этой пациентке, и очень важно, чтобы нас не беспокоили.

— Боже мой, — произнес санитар, осветив меня фонариком.

— Как видите, доктор Эверс имеет достаточную квалификацию, — сказала Салли, посмотрев на меня. — Что вы думаете о двухстах долларах?

— Я не могу их принять. Я рискую потерять работу здесь, — сказал санитар.

— Пятьсот долларов, — сказала Салли.

Он посмотрел на доску с ее данными.

— Ну что ж, температура у вас нормальная и давление в норме. Но так как вы ударились головой, не советую вам слишком увлекаться, а то в мозгу может лопнуть какой-нибудь сосудик, и вы станете инвалидом. Дадите наличными?

— Наличными, — сказала Салли. — Доктор Эверс зайдет к вам, когда будет уходить.

— Поменьше шумите, — сказал санитар, закрывая за собой дверь.

Некоторое время было темно, а затем Салли включила ночник возле своей кровати. Она захохотала.

— Черт побери, Форрест, ей-богу, ты самый большой дурак, какого я когда-либо видела. Ты только посмотри на себя, — смеялась она. — У тебя такой большой член и такие маленькие детские яйца. Как будто тебя перекормили.

— У меня утром будет много пациентов, мисс Кавана, — сказал я серьезно с ужасным английским акцентом.

— Иди сюда. — Все еще смеясь, она приподняла одеяло, приглашая меня к себе. — Я не уверена, что мне сейчас полезно баловаться, но я не прочь пообниматься. Но, пожалуйста, поосторожнее, — сказала она, когда я лег в узкую постель. — Я чувствую себя такой хрупкой, словно сделана из фарфора.

Я осторожно обнял и привлек ее к себе. Мы лежали бок о бок, и я видел вблизи темно-синие глаза Салли, устремленные в окно.

— Я сожалею, что была утром так груба с тобой, голова садовая, — сказала она. — Но я была очень напугана. Впрочем, и сейчас боюсь.

— Где больше всего болит? — спросил я.

— Здесь, — она взяла мою руку и прижала ее к виску, где была повязка, — и здесь, и здесь, и здесь. — Она провела моей рукой по груди и своему животу. — Я вся измочалена.

— Исцеляющая рука доктора Эверса, — сказал я, поглаживая ее тело.

— Я ощущаю ее целительную силу — мне приятно и тепло от нее. Ты знаешь, я ведь буду уродливой, как смертный грех.

— Ты будешь страшной только когда умрешь и тебя похоронят, — сказал я. — А до тех пор будешь всегда красива и обворожительна.

Она закрыла глаза и лежала спокойно, отдыхая.

— В какой-то момент я подумала, что умираю. Мне казалось, что случилось нечто страшное — вроде кровоизлияния в мозг, как говорил санитар. У меня была страшная головная боль. А мне не давали даже аспирина. Я знаю, ты пытаешься сейчас меня подбодрить, но у меня до сих пор еще плохо работает правый глаз. Когда я закрываю левый — окружающий мир как будто затягивается пеленой. Ну а ты как? Что у тебя за нелепые повязки на ногах?

— Это новомодные презервативы. Их натягивают на ноги, чтобы растянуть.

— Перестань дурить, голова садовая. В самом деле — как ты себя чувствуешь?

— Я чувствую усталость и слабость, но рад, что я здесь, — сказал я. — Ох! — вскрикнул я, когда рука Салли коснулась моей спины.

— У тебя много царапин. Это ожоги или от папиного тренажера?

— Я даже уже не знаю, может быть, и от того и от другого. — Я поцеловал ее мягкие пухлые губы — поцелуй был приятен. — Пока ты меня не спросила, не побил ли твой отец меня, я и сам не понимал, что он действительно устроил мне взбучку. Это был хороший урок для простака.