Фиолетовые лебеди
Шрифт:
В окружении охранников и помощника Евгений двинулся к автобусам. От автобусов отделились двое — генерал и настоятель монастыря, игумен Харлампий, пошли навстречу Евгению. Настоятель был в черном, генерал — в летней полевой форме.
Евгений как дротик метнул вперед сигарету, на ходу наступил остроносым ботинком. Первым размашисто подошел генерал, протянул длинную, толстую, как бревно, руку:
— Женя, он не принял патриарха!
— Это не новость, — Евгений подал ему свою узкую ладонь и успел поклониться подошедшему игумену.
Тот ответно склонил покрытую черным клобуком
— Вчера президент, сегодня патриарх. Как такое возможно? — генерал дернул покатыми плечами. — А, святой отец?
— Я не святой отец, а батюшка, — спокойно перебирая четки, поправил его игумен. — И уже говорил вам, что старец четыре года как не принимает ни государственных людей, ни иерархов.
— Так нас тогда он тоже не примет!
— Возможно. Это ему решать.
— Вы ему доложили о нас? — спросил Евгений.
— Я ему не докладываю. Он сам ведает. И блюдет свои правила, в кои мы не вольны вмешиваться.
— То есть — вас он не слушает? — буркнул генерал.
— Он слушает не нас с вами, — проговорил игумен, переводя взгляд своих спокойных глаз на скалу.
Генерал и Евгений повернулись к ней. Скала была невысокой, как и все предгорье, но почти отвесной. По ее серовато-розовато-желтой стене вверх шла зигзагом, в три пролета, узкая деревянная лестница, опирающаяся на куски арматуры, врубленные в камень. Лестница выглядела хлипко. Вдоль зигзага вместо перил тянулся канат, за который полагалась держаться поднимающимся. Зигзаг упирался в зев пещеры, напоминающий человеческое лицо с одним глазом. Снизу было видно, что вход заложен камнями и оставлено лишь небольшое окошко.
— Схимник уже год замуровывает себя изнутри, — зашептал Евгению в ухо помощник. — Вырубает камни, обтесывает. Осталось всего один камень положить.
— А цемент ему снизу подают? — с полуусмешкой спросил Евгений.
— Вместо цемента старец использует свои естественные отправления.
— Это… мудро. Борис, а что это за люди у автобуса? — спросил Евгений генерала.
— А, люди! — злая улыбка озарила потное лицо генерала. — Это, Женя, наша дорогая общественность. Просочилась! Похоже, они уже все знают, а? Государственных тайн больше не существует? На кой хрен они нам, а?! Дырявая страна! Женя, а? И почему?
— Ты меня спрашиваешь?
— А кого еще, ёптеть?!
Евгений достал портсигар, раскрыл.
— Здесь лучше не курить, — произнес игумен. — И лучше не браниться.
Генерал махнул рукой:
— Да уж…
— И что хочет эта общественность? Батюшка, они когда приехали? — Евгений спрятал портсигар.
— С утра.
— И чего они хотят?
Генерал всхохотнул:
— Как чего? Общественность хочет общаться! Их уже дважды кормили.
— Ну, тогда пошли к ним, — Евгений различил среди собравшихся знакомые фигуры.
— Пошли! — зло буркнул генерал и зашагал вперед. — Хотя, Жень, мне все это уже — во! — он на ходу рубанул себя ребром ладони по широкой шее. — Во!
— Боря, успокойся.
— Да спокоен, спокоен! — рявкнул генерал.
Высокий, здоровый, узкоплечий, он был похож на медведя-шатуна, выгнанного из своей теплой берлоги внешними неприятностями. Сильнее всего недовольство выдавали генеральские
Кольцо нацгвардейцев расступилось, пропуская идущих, но от собравшихся к ним уже кинулся солидный человек в летнем, светлом, с красивыми белыми усами и холеным загорелым лицом.
— Женя, Женечка, дорогой мой! Наконец-то! Дождались! — вскрикнул он высоким голосом.
Он обнял Евгения, мягко оплетя руками, прижимаясь широкой грудью, потом трижды расцеловал в худые щеки, щекоча усами. С генералом он уже успел наобниматься и расцеловаться. Евгений был пассивен в его объятиях.
— Дорогие мои, драгоценные, что же это такое? — не отпуская Евгения, белоусый отстранился. — Женя, Боря! Что творится? Зачем здесь эти добры молодцы с автоматами? Арестовывать? Задерживать? Не пущ-щать? Раз-зделять? Нас?! Разделять?! В такое-то время? Родные мои, вы с ума сошли? Если все происходящее правда, а не байки, а я уже чувствую, чую вот здесь, вот зде-е-сь, — он потюкал себя пальцем в широкую грудь, — что это правда, правда, это пахнет правдой, как же такое может быть?! Какое разделение? Какое, к чертям собачьим, разделение?!
Подошел пузатый человек с лицом, напоминающим картофельный клубень, с иконкой на груди, изображающей Юрия Гагарина в золотом нимбе, и забормотал громко, помогая себе короткопалой рукой, сложенной совком:
— Россия окуклилась! Панцирь треснул! Ослепительная бабочка государственности российской вырывается на волю, чтобы явить себя человечеству во всей духовной красе! Сияющим ракетоносцем воспарит она над миром, знаменуя новую эру человечества! Лики Сергия Радонежского и Иосифа Сталина на ее крылах! Нетварные лучи русской духовности источает она! Они пронзают землю! Трубный глас раздается над миром: народы и государства, покайтесь, соберитесь под знамена Пятой империи, и великое преображение Земли узрите!
Его ловко оттеснил мужчина с суровым лицом, в темно-синей шелковой паре, черной бабочке и жокейских сапогах; в руках он сжимал трость с набалдашником в форме змеиной головы.
— Уважаемые господа! — заговорил он, с мужественной жеманностью поигрывая мускулами лица. — Вы знаете, что я пират, циник и негодяй. До вчерашнего дня я изрыгал ежедневную ниагару желчи на нашу церковь и ее служителей, но сегодня я опускаюсь пред нею на колени, — он легко упал на колени, — и готов первым поползти вверх по этой лестнице к великому старцу. Могу голым, посыпав голову вот этой самой придорожной пылью.
— Нам так не хватает взаимного доверия и элементарного взаимо-пони-ма-ния! — произнес почти нараспев худощавый мужчина с заплывшими глазами, колючей бородкой и развалом белых волос, в карминовом сари с косым воротом, расшитым православными крестами, с медалью «За оборону Донбасса», в белых брюках и желтых кроссовках.
— Вы кто? — буркнул генерал.
— СРИ.
— Чег-о-о?
— Союз русских искусств, — пояснил помощник Евгения.
Мужчина скрестил на груди худые жилистые руки: