Фирма
Шрифт:
Особенную неприязнь делегации нью-йоркских геев, встречавших Бояна в аэропорту, вызвало появление его жены. Как Толик ни пытался на ломаном английском объяснить господам в кольцах, серьгах и браслетах, что Ленка — тоже представитель московского сексуального меньшинства, известнейшая в Москве лесбиянка, и что брак их — чистая фикция, лица американских геев не расцветали обязательными улыбками.
В первый же вечер Толику был устроен импровизированный экзамен на прочность — вечеринка, организованная в одном из ночных клубов Гринвич-виллидж, плавно перетекла в двухэтажную квартиру на Бликер-стрит,
После короткого выяснения отношений Ленка со скандалом покинула помещение, а Толик всю ночь пытался свести активные действия своих новых друзей к светской беседе, чем вызвал их глубочайшее разочарование.
Кончилось все тем, что, закусив губу, он таки оказался в одной постели с директором ночного клуба, но разочаровал и его — в какой-то степени американскому профессионалу однополой любви удалось реализовать свои желания в отношении московского гостя, но, к его удивлению и разочарованию, гонимый художник оказался девственником, пугливым, неумелым и, кажется, более ориентированным на платонические отношения.
После неудачной вечеринки «голубые» мгновенно охладели к Толику. Они перестали отвечать на его телефонные звонки и демонстрировали полное отсутствие желания не то что финансировать его творчество, но даже просто встретиться и выпить кофе.
Реакция Ленки была еще более неожиданной и тяжелой. Когда Толик, измученный ночными атаками директора гей-клуба, явился в гостиницу, где для Бояна и его «фиктивной супруги» был снят номер, Ленки там не оказалось. Ее вещи исчезли тоже.
В ванной — видимо, Ленка спешила или просто очень нерв-ничала и не потрудилась найти для своего послания более подходящего места — Толик обнаружил записку, в которой Ленка сообщала, что с таким уродом, а в особенности с его дружками-пидорами, она не хочет иметь никакого дела и улетает в Сан-Франциско к своему старому другу эмигранту Коле Бортко, который уже десять лет живет там и прекрасно себя чувствует, занимаясь компьютерным бизнесом.
Толик проболтался в Нью-Йорке месяц, ночевал у знакомого звукооператора Генки, сбежавшего из Москвы три года назад, вечерами торчал в клубе, где Генка сидел за диск-жокейским пультом, и настроение его, упавшее еще в первый нью-йоркский день, так и не становилось лучше.
Бояну удалось продать две свои работы — за мизерные деньги. Кажется, их купили просто из жалости к молодому и совершенно потерявшему вид русскому художнику.
Спустя месяц Генка мягко намекнул, что дружба дружбой, но на халяву жить в Америке не принято. Толик правильно понял товарища, не обиделся, пожал ему руку, поблагодарил за приют и через три дня улетел в Москву…
Толик вошел в офис студии и первым, кого он увидел на кожаном диване, предназначенном для отдыха музыкантов, оказался не кто иной, как Кудрявцев собственной персоной.
Роман был сильно пьян. Давно не мытые волосы слипшимися прядями падали на лоб. Небритые щеки и подбородок, мятый костюм и красные глаза делали респектабельного, светского Кудрявцева похожим на обыкновенного московского бомжа.
— Здорово, Рома, — удивленно сказал Толик. — Ты что это такой…
— Какой? — икнув, спросил Роман.
— Помятый.
— А-а… надоело все, — ответил Кудрявцев, махнув рукой.
— Ты что здесь делаешь-то?
— Что делаю? Новый проект, мать его так, запускаю.
— Какой проект?
— Да заказал мне Вавилов, понимаешь…
— Вавилов? Я вчера у него был…
— Знаю, сообщили уже… Ты там контракт с ним заключил?
— Заключил.
— Отлично. Может, долг мне отдашь?
Толик удивился. Он был должен Роману уже несколько лет, но тот никогда не напоминал Бояну о деньгах, зная, что Толик очень дорожит хорошими отношениями между ними и отдаст деньги при первой возможности. Знал он и про все несчастья, случившиеся с Бояном с тех пор, как он переехал в столицу.
— А ты чего прискакал-то? — спросил Кудрявцев, прищурившись и почесывая давно не мытую шею.
— Да ведь я тебя и ищу! Ты мне нужен, Рома, дело на сто тыщ…
— Сейчас вот поедем в одно место, все мне по дороге и расскажешь.
— Хорошо. А в какое место?
— В хорошее.
Кудрявцев поднялся с дивана, его качнуло в сторону. Толик подумал, что никогда еще не видел своего товарища в таком разобранном состоянии.
— Рома, что это с тобой?
— В каком смысле?
— Ты в запое, что ли? Тебя весь город разыскивает. Несколько дней уже.
— Да? Весь город, говоришь? И что же? Не нашли?
Толик только пожал плечами.
— Кому надо, как видишь, находят. И ты нашел. И менты запросто вычисляют, суки. Так что нет проблем, Толик. Все твои заморочки — это так, наносное…
Боян понимал, что сейчас Кудрявцева понесет, пойдет обычный похмельно-пьяный бред и «местечко», куда он собирается ехать, наверняка не более чем очередная точка для продолжения затянувшейся пьянки.
— Рома, у меня правда серьезное дело…
Кудрявцев вдруг посмотрел на Бояна совершенно ясным, трезвым взглядом.
— Ты что, Толенька, думаешь, я совсем голову потерял? У меня тоже, дружище, серьезное дело. Вот поедем со мной, обо всех наших делах и потолкуем. И о твоих, и о моих. Эти мои дела тебя тоже могут коснуться, кстати. Понял?
— Не понял, — честно ответил Толик.
— Сейчас поймешь. Поехали. Ты на машине?
— Нет.
— Ладно. Такси возьмем. Я сейчас за рулем вряд ли выдюжу… Даже по Москве… Поехали, дружище. Дела на самом деле серьезные. Есть нам с тобой о чем поговорить.
Роман еще раз внимательно посмотрел в лицо Толика, заметил в его глазах испуг, усмехнулся и потеплевшим голосом произнес:
— Успокойся, Толик! Ничего страшного не случилось. Если не считать, конечно, пожара с Лековым… Но дело не в этом. Просто я отваливаю.
— В каком смысле?
— В прямом. Уезжаю за кордон. Хватит, нагулялся. Так что сейчас, можно сказать, прощальный полет. Ты не волнуйся, дела тут у меня еще остались, их надо будет доделать… Может, подключишься? Тогда и с долгами разберемся. Впрочем, все это мура. Главное — свобода. На свободу хочу… От этого… От всего этого дерьма… Да. Так что поехали, Толик. И разговоры поразговариваем, и отдых поотдыхаем.