Фитомания
Шрифт:
Из разверстого влагалища с перерывами извергались, в травянисто-зеленой слизи, овальные желтоватые зерна, размером с мелкую фасоль. Женщина судорожно выгибалась, дергалась, как при родах, толчками исторгая из себя новые и новые порции бобов. О боже! Выходит, американец не врал… Пошатываясь, я удалился за палатку, где меня вырвало съеденным псевдокиви. Видимо, почуяв близость человека, бурно зашевелились растущие здесь в изобилии цветы. Тогда я, в порыве безотчетной ярости, принялся рвать их, обламывать нещадно лохматые, шевелящие лепестками венчики. Я запускал в них пальцы, словно в возбужденные срамные губы, я раздирал их до самой сердцевины, где в прозрачной слизи двигались многочисленные мелкие плодолистики, как будто манящие меня к себе. Ах, вы этого хотите?! Вы этого хотите? Так я вам сейчас покажу секс! Моя рука уже потянулась к пуговицам шорт… Но что-то в этот момент заставило меня обернуться. В нескольких шагах
…Минут через двадцать мы спустились в низину. Перед нами, в оранжевом мареве, простиралась болотистая равнина. Покрытая рыжим мхом почва колыхалась под ногами. Мерцающие бледные испарения были тут не столь душисты, но более откровенны, плотски грубы. В одном месте темнели несколько округлых пятен воды, похожих на болотные «окна», обычно представляющие собой незатянутую растительностью топь. Подойдя к одному из них, китаянка стянула с себя юбку и, присев на мшистый, покачивающийся край «окна», опустила в него ноги. И тотчас же озерцо словно вскипело. Не иначе клубки змей закопошились в нем. Скорее всего, это были какие-то неведомые мне водоросли (или нечто родственное коралловым полипам), голубовато-серого цвета. Они обвили ноги моей спутницы и продолжали извиваться, корчиться, скользя по ее икрам. Нетерпеливым жестом она дала мне знак, чтобы я поддерживал ее под мышки, и погрузилась по плечи в клубящуюся гущу растений. Мягкие шевелящиеся стебли, словно щупальца осьминога, живо оплели ее тело. Глаза китаянки закатились, оставив лишь слепые фарфоровые щелочки. Шумно дыша ртом, она изгибалась, крутилась, мотала головой, напрягала плечи, так что я едва ее удерживал. Ее сладострастные стоны, все более и более протяженные и экстазные, неописуемые гримасы ее лица изводили меня. Не выдержав, я склонился над ней и принялся целовать ее раскрытый рот, стремясь обвить языком – по примеру водорослей – ее трепещущий влажный язык. В этот момент она дернулась особенно сильно, выскользнула из моих рук и ушла с головой в шевелящуюся кашу стеблей. Не думая о последствиях, я бултыхнулся следом, успел поймать ее за волосы и подтянуть к поверхности… И только тут почувствовал, что весь опутан скользкими гибкими плетями, которые, змеясь, проникли в шорты и обвились вокруг моего члена. Казалось, меня лижут длинные языки, превращая тело в один изнывающий от блаженства возбужденный орган. Не знаю, как у меня при этом доставало сил цепляться одной рукой за кромку берега, а другой поддерживать мою китаянку. Лишь только кончив два раза кряду, я смог наконец кое-как выползти из этой хитроумной западни и выволочь мою подругу, совершенно размякшую и апатичную.
Мы лежали с ней рядом на крае коварного озерца, а наши ноги, опущенные в его растительную гущу, продолжали щекотать ненасытные создания. Мы жарко дышали и время от времени вздрагивали – то ли от этих змеиных касаний, то ли от пережитого экстаза.
5
Всю последующую ночь я вновь и вновь возвращался мыслями к тому болоту. А когда на рассвете я вышел из палатки по нужде и развратные растения этого бесовского острова опутали мои ноги, а к телу потянулись, раскрываясь на глазах, громадные бутоны – багряные, пурпурные, оранжевые с черным исподом, бокальчатые, воронковидные, одногубые и двугубые, – я вдруг ясно осознал, что влип. Я увяз, как муха в кувшинчике насекомоядного растения, я пленен этим островом навсегда (а «навсегда», как я понял, измеряется здесь двумя-тремя неделями). Казалось, и цветы это поняли и тянулись ко мне замедленно, томно, уверенные, что теперь я от них никуда не денусь. Они легко простили мне вчерашний срыв, как прощает женщина партнеру его неистовства. Они окружили меня своим греховным ароматом и нежными прикосновениями. И, как хмельной, я рухнул в самую гущу буйного цветника.
Трудно сказать, сколько времени я нежился и изнывал от блаженства в этом сладком цветочном плену. Точно одно – вечером я опять очутился в том злачном болотце. Погруженный по грудь, я чудом удерживался, раскинув руки вдоль его рыхлого края. А опутавшие меня, извивающиеся серо-голубые стебли, получившие меня в свое полное распоряжение, умело, утонченно и жадно выдаивали из меня мои жизненные
Несколько дней подряд я не покидал это пагубное место, забыв про питье, пищу и сон, время от времени лишь выползая на мшистый берег, чтобы не умереть от перевозбуждения, и отдыхал с полчаса. Как-то в период такого отдыха у соседнего болотного окна я заметил человека, голого, как и я. Но затем он потерялся из виду и больше не показывался – возможно, не удержался и канул навек в шевелящуюся топь. Лениво я подумал о том, что я не должен был поддаваться. Ведь я прибыл сюда, чтобы написать правду об этом острове, а сам погряз в его безудержном разврате.
День на третий или четвертый я выполз наконец полностью, совершенно опустошенный, и проспал здесь же, на мягком, как постель, мху, едва ли не сутки. Пробудился я не то от голода, не то от нового плотского желания. Но одновременно я вспомнил про свою китаянку и, пошатываясь, побрел к лагерю. Странное тарахтенье над головой заставило меня поднять глаза. Кажется, впервые за время моего пребывания на острове я увидел в небе вертолет. Однако я был настолько истомлен, что не придал этому значения.
Американец лежал в той же позе, но с закатившимися глазами, и изо рта у него вырывались хрипы. Цветы, по очереди припадая к нему, выкачивали из него семя. Дождавшись, когда он обмякнет, я поинтересовался, где женщина.
– Где? – переспросил он, глядя на меня пустыми глазами. – Там же, где и все – те, что прибыли раньше или вместе с ней. Там, где скоро и мы с тобой окажемся, дружище. Она созрела для орифис.
– Где это? Как мне найти это место?
– Там, – махнул он неопределенно рукой. – А теперь оставь меня.
– Скажи, где! – Я попробовал встряхнуть его за плечи, но сил на это не нашлось.
– Вижу, ты тоже созрел, – ухмыльнулся он. – Что ж, это недалеко… держи все время на полдень, пока не начнется спуск… Ну а там уж не пропустишь, будь спокоен. Только учти: оттуда ты уже не вернешься. – И он устало прикрыл глаза.
… Он был прав. Словно невидимая рука повлекла меня, когда я спускался с лесистого холма. Стоял теплый неподвижный туман и плотный тяжелый дух, как если бы смешали вместе густой аромат цветов и запах парного мяса – дух и отвращающий, и неудержимо влекущий к его незримому пока что источнику.
6
Я разглядел ее еще издали – ее миниатюрную фигурку, присевшую у кромки широкой, похожей на кратер воронки. Она была без юбки. Я осторожно двинулся к ней. Дурманные испарения были тут еще более властными, мощными, так что голова шла кругом и все тело дрожало от необъяснимого волнения, какого-то сладкого и страшного предвкушения.
Впадина имела удлиненный профиль лодки. У длинной ее стороны я заметил еще две фигуры – мужскую и женскую. Взявшись за руки, они спрыгнули вниз и пропали из виду.
Я уже видел розово-коричневые гладкие стенки. Они лоснились, словно покрытые испариной, густой влагой. И еще мне почудилось, будто по ним пробегает едва уловимая зыбь.
Китаянка поднялась и склонилась над провалом. Собрав остаток сил, я побежал. Вот она покачнулась…
– Не смей! – выкрикнул я в бессильном отчаянии, но она уже соскользнула вниз.
Подбежав к краю, я увидел, как она съезжает в глубь кратера по пологому желобу, зажатому между двумя более крутыми стенками. Инстинктивно она еще пыталась сопротивляться, задержать скольжение, распластавшись по волнистому осклизлому откосу, но ее неуклонно влекло все глубже к центру воронки, где, словно в ожидании поживы, плотоядно раскрылось лилово-красное бездонное устье, окаймленное концентрическими прерывистыми складками. Вот уже ее ноги, побрыкавшись, погрузились в него. Множественные складки, поблескивая влагой, совершая волнообразные движения, уверенно затягивали жертву – по пояс, по грудь, облекая ее мягкой слизистой плотью. Последний вскрик, в котором слышатся и предсмертное отчаяние, и предельное острейшее блаженство… Голова исчезла, в последний раз мелькнула беспомощно вытянутая рука – и жерло сомкнулось.
Покачиваясь, я стоял у края, чувствуя, как неудержимая сила тянет меня туда же, вслед за моей подружкой.
«Нет, я не должен этого делать, – вяло увещевал я себя. – Кто ж тогда напишет об этом острове репортаж?» Тут мне представилось, как расхохотался бы давешний американец, услышь он мои доводы. В самом деле: «Какой, к черту, репортаж! Какое мне дело до того, узнают об этом другие или нет?! Какое мне дело до всего мира!» Я улыбнулся расслабленно – улыбнулся от предощущения такой близкой и такой обольстительной гибели. Я набрал полные легкие густого наркотического дурмана… подался вперед… И в этот роковой момент чья-то бесцеремонная рука крепко стиснула мое голое плечо. Я развернулся в негодовании. Сзади стоял человек в пятнистой военной форме, пятнистой широкополой панаме и в наморднике (полагаю, то был респиратор). Чуть поодаль сгрудилась еще дюжина таких же безликих фигур.