Физкультура и литература
Шрифт:
Через некоторое время мы поняли причину его неточностей. Кеды на его уродливых ногах были на три размера больше необходимого, видимо, мама купила на вырост. Было достаточно одного взгляда, чтобы понять, что ни о каком «выросте» и речи не может идти. Этому пню никогда не вырасти и не стать дубом, тополем или хотя бы шиповником. Мать на что-то надеялась, но ребята не оставили ему никакого шанса. С тех пор они называли его – "Бичёнком".
Позже, когда кеды пришли в полную негодность, мама купила ему обувь по размеру. Но было уже поздно. Кличка приклеилась. Он смирился и перестал обижаться. Сам я называл его «Мужичком». Остальные ребята, из-за моего особенного отношения, стали меня недолюбливать. Якобы я считал себя лучше других. Никому такие не нравятся. Правильно говорят, что благими намерениями дорога в зад выстлана. Андрей, чувствуя общее настроение по отношению ко мне, стал дерзить и нарываться. Он знал, что если я залуплюсь, то за него вступятся остальные. Наверное, он хотел перекинуть стрелки и сделать меня козлом отпущения. Но ни черта у этого уродца не вышло. Я использовал принцип «не можешь победить, возглавь» и стал называть не просто "Бичёнком», а самой настоящей «Бичихой». После этого от меня отстали. Как говорится: «не делай добра – не получишь зла».
Мы оставили Коляна гнить возле бочки. Никто не имел права лишать его этого удовольствия. Жизнь была и так не сладкой. Каждый облагораживал ее
Мы направились к подружкам, которых накануне предупредили о возможности утреннего визита. Они, конечно, посчитали это шуткой. Но мы не шутили. Крадучись мы поднялись на седьмой этаж. Мы старались не шуметь. Как будто шли на дело. Добрались до квартиры. Приникли к двери, прислушались. Тишина. Мы тихонько постучали, думая, что нас ожидают. Тишина. Постучали еще раз. Три раза. Четыре. Условный сигнал. Хоть ни о каком условном сигнале и не договаривались.
Стук в дверь становился оглушительным. Боясь перепугать соседей, мы остановились. Перевели дыхание. Вот сучки. Мы твердо знали, что они дома. Тверже была лишь наша глупость. Поэтому мы продолжили бомбардировку двери. Мы бы звонили в звонок, если бы он был. Через пять минут ожесточенного боя с дверью, мы услышали заспанный голос: «Кто там?». Точней это был не голос, а слипшийся, задеревенелый хрип. Трудно было понять, принадлежит ли он двенадцатилетней девочке или же сорокалетнему мужику. Мы испугались и начали пятиться к лестнице. Но в итоге интерес пересилил страх. Я сказал: "Это мы". После этого, как тряпье на вешалке, повисла тишина. Через минуту, длившуюся не вечность, а ровно шестьдесят секунд, замки стали открываться. Через щель, высунулось лицо одной из сестер. Было сложно понять, старшая это или младшая. На самом деле они были похожи, как мухомор и обабок. Два симпатичных грибочка. В один из которых, как я позже узнаю, был влюблен Игорь. Но совсем с другим грибочком, намного позже, у него завяжутся отношения.
Дверь отворила старшая из сестер. За ней, виднелась башка ее подружки, которая была моей соседкой по подъезду. Что-то она не по-соседски рада меня видеть. Мешки под полуприкрытыми глазами и запах тлена изо рта. Разве так встречают гостей? Кажется, наше появление не понравилось им больше, чем нам их внешний вид. Хочешь узнать, как женщина выглядит по-настоящему: разбуди ее в шесть утра. А вообще лучше не видеть женщину до начала рабочего дня.
Девчонки отказались нас впускать уже не впервые. В прошлый раз они отмазались, сказали, что папа дома: «Потише, пожалуйста, он отдыхает». Они рассчитывали на то, что я поверю и не стану пытаться прорваться через баррикаду. А вдруг отец и вправду спит на обоссаном диване? А я, как герой, врываюсь в его тесный уютный мирок и разрушаю его. За такое он запросто мог избить меня. А рисковать я не люблю. Тем более своей головой. И девчонки знали об этом. Хитрые вредные маленькие сучки. Они попытались захлопнуть дверь прямо перед моим носом. Но я оказался проворней. Сомнения вызывают жажду деятельности. А в данный момент я очень сомневался. Во-первых, в их честности, а во-вторых, в своей добропорядочности. Почему мне так хотелось попасть к ним в квартиру? Не знаю. У меня тоже квартира есть. Получше их. С двумя зассанными диванами. Как будто я ни разу не бывал в гостях. Бывал, конечно, но не в этом дело. А в том, что запретный или запертый плод сладок. Она ограничивала мою волю. И поэтому мне необходимо было попасть внутрь. Я, как Адам, которому сказали "нельзя". Моя нога сама просунулась в проем между квартирой и дверью: «Не так быстро, крошка». Она уставилась на меня своими, и без того, огромными голубыми глазищами: «Какого черта, тебе надо? Папа сейчас проснется и устроит тебе. А ну убери ногу, кому сказала! ». Я струхнул и собрался выполнить ее требование, как вдруг услышал звуки пианино. Это было похоже на "Лунную сонату" Людвига Амадея Брамса. "А это еще что за дерьмо? » – поинтересовался я. «Папа проснулся. Он после сна любит поиграть на пианино», – сказала она самоуверенным голосом, и ни один, даже самый малюсенький мускул не дрогнул на ее милом личике. Лицемерная сучка. Я убрал ногу и поторопился убраться подальше, вдруг ее папа после игры на пианино любит выходить в коридор и избивать подростков. Только через несколько секунд, оказавшись на безопасном расстоянии, я понял, что меня обманули. Обставили. Обвели вокруг пианино. Выставили дураком. Ярость хлынула по венам. Тело бросилось назад. Но дверь мне больше не открыли. Я угрожал, молил, просил, требовал, но в ответ слышал лишь беспрерывный хохот. Я решился на отчаянные меры – попросил воды. Это безотказное средство. Когда ты хочешь увидеть девчонку, но не знаешь, как обосновать свой приход, попроси воды. Словно ты ползешь из какой-нибудь Гоби или Сахары, а ее квартира – это прекрасный оазис. Вроде бы ничего такого, а кажется, будто тебя поят водой любви. Да не оскудеет рука дающего. Да не пересохнет его водопровод. Потом у тебя забирают кружку и закрывают дверь. Но ты уже счастлив, любовь, волнами кипяченой воды, захлестывая бабочек, плещется в твоем животе. Существует вероятность, что тебе дадут литровую банку воды из-под крана. И сразу закроют дверь. Не дожидаясь, когда ты напьешься. Такая вода ничем, кроме хлорки, не пахнет. Ни капли любви в ней нет. Потом еще и с банкой надо что-то делать. И ходишь с ней в руках, как дурак с пакетом на голове. Разбить банку рука не поднимается. Все-таки ты не свинья. Домой принесешь, а мама опять обругает: "Опять, дурак, банку домой принес?! Где ты их только берешь? Никогда мы не занимались закатками и вот опять. Этих банок уже хватит для того, чтобы расчленить тебя, и всего по кусочкам в них запихать, залить спиртом и расставить по полочкам. Пусть глаз радуют. Все бы хорошо, да только отец спирта не даст, вон, он уже весь фиолетовый сидит на кухне, дай ему банку, может сблюет в нее, а не на пол. А то опять полы мыть. Надоело».
Через закрытую дверь я попросил воды, хоть жажда меня и не мучала. Зато меня мучило желание ворваться в их дом, разнести к чертям пианино, включить газ, запереть девчонок в ванной, погадить на половичек и убежать. Но они оказались еще более бессердечными, чем я. До этого я думал, что нравлюсь им. Надеялся на это. В глубине бездонной души. Или мне было наплевать? Не знаю. Я злился, что они перехитрили меня. Конечно, им помог Людвиг Ван, а он парень головастый, но от этого легче не становилось. Во рту только горечь. Горечь поражения. Желчный пузырь работал на максимальных оборотах, производя желчь в масштабах военного времени. Я мог наполнить литровую банку. Мог продавать и делать на этом неплохие деньги. Ведь в то время людям не доставало желчи. Все были добрыми и милыми. Улыбались и радовались, даже когда болели дети. Говорили: "Спасибо" милиционерам, избивавших их отцов и мужей. Смеялись, когда сгорали квартиры. Хохотали на похоронах. Благодарили счастливый случай, когда наступали на собачье дерьмо. В общем, желчь была в дефиците. Не то, что сейчас. К сожалению, банки под рукой не оказалось, и вся желчь выплеснулась на дверь, даже не забрызгав двух маленьких мегер, продолжавших смеяться надо мной. Сукины дочки! Хорошо смеётся тот, кто смеется за запертой дверью. Мольба о спасительной влаге не возымела действия. Девчонки поступили не по-христиански. Они не напоили усталого путника, не проявили гостеприимного радушия. Никакого сострадания. Они даже не подставили под удар ни одну из своих кругленьких румяненьких щечек. Они оставили меня без сатисфакции. И я, как изъеденная молью собачья шуба, отправился на помойку.
Вторая попытка. Семь утра. Я и Игорь стоим в подъезде, а перед нами две злобные сонные тетери. Зачем мы пришли сюда? Неужели мы уже тогда мечтали оказаться в их теплых постельках? Соединить тела, а может быть и сердца, в едином пульсирующем ритме? Да, мы хотели этого, но сильнее желания был страх. И он, как полный властелин, руководил нами. Любое действие, слово, поступок и даже мысль проходили обработку страхом. Вдруг тебя неправильно поймут? Вдруг тебя поймут чересчур правильно? Скорей всего тебе откажут. В столе. В расположении. Во всем. А о сексе и думать было нечего. Только мечтать, надеяться и придумывать сальные шуточки. Ну и конечно, совершать грех Онана, просматривая спрятанные отцом видеокассеты. Только, прежде чем смотреть, нужно убедиться, не спрятаны ли в комнате видеокамеры. Не нацелены ли их объективы прямо в мой пах. Моя паранойя в те времена достигала поистине ужасающих масштабов. Шкафы проверялись изнутри и снаружи. Ковры прочесывались вдоль и поперек, просматривались стены под ними, ведь камера могла быть хорошо завуалирована в нишу. Для чего же еще на стену вешать ковры? Окна закрывались, чтобы не выпускать никаких подозрительных звуков. Шторы задергивались, не пропуская солнечных лучей и не давая шансу подглядывающему. Так что просмотр запретных фильмов, превращался в целую церемонию, наподобие чайной. Даже кот выгонялся из комнаты. Его глаза уж слишком подозрительно смахивают на глазки видеокамер. Кстати, помимо боязни быть застуканным на месте просмотрения, был и страх перед Господом Богом. Он все видит. И негодует, когда смотрит на тебя, когда ты смотришь на запретный плод отцовской видеокассеты. Но Бог не так страшен, как видеокамера. Это факт. Он не покажет и не сможет рассказать всему свету о твоих грязных делишках. Так и бояться нечего, ведь ад еще где-то далеко в необозримом будущем. За время взросления произойдут вещи пострашнее онанизма.
Мы делаем вывод, что девчонки не расположены к общению. Да и выглядят они неприятно. Мы уходим, а они остаются досматривать свои розовые сны.
Кстати, Колян, у которого были отношения с бочкой, остался жив. Через несколько дней его пустой желудок скрутило жестоким паническим голодом и ему пришлось выбраться наружу. К тому же, краска уже выдохлась и не приносила удовольствия. Когда он вылез из-под дома, толпа мальчишек ринулась туда и вычерпала из бочки всю краску. Они хотели с ее помощью разжигать костры, но даже для этого она не годилась. Краска устала. Из нее вынюхали все соки. Теперь это была уже не краска, а вода. В ней не осталось ни капли первоначального аромата. Последнее ее проклятие – способность марать. И оно обрушилось на своих обидчиков. Перепачканные ребята, безуспешно пытавшиеся зажечь краску, уныло разбредались по домам, где их ждала выволочка, и вместо скудного ужина им приходилось очищать руки ацетоном, стирать одежду хозяйственным мылом, взрослеть и разочаровываться в жизни.
Я бросил курить примерно через год, уже после того, как перестал дружить с Игорем. Я решил серьезно заняться легкой атлетикой. Это было не самым удачным решением в моей жизни. Бросить бег окажется гораздо сложней, но это, как говорит Каневский 5 : «Совсем другая история».
Бобаз
Учился в моем классе один очень агрессивный парень. Был он сильный, как черт, и вспыльчивый, как бешеный буйвол. Всем приходилось его опасаться. Даже девчонкам. Хоть он и был сыном друзей моей семьи, но и это не давало мне никакого иммунитета. Любое неосторожно сказанное слово, случайный взгляд, да что там, даже мысль могла быть воспринята им на свой счёт. Тогда берегись. Он скручивал твоё тряпичное тело в три узла, делал подножку, ставил колено на впалую грудь, заставлял извиняться и просить пощады. Даже если крикнуть ему оскорбление на приличном расстоянии, это расстояние не было для тебя безопасным. Взрывная сила и скорость делали его беспощадным хищником. Он нагонял жертву с молниеносной быстротой. И уже через мгновение она валялась грудой раздавленного мяса у его кривых ног. Он развивал своё превосходство над другими при помощи занятий борьбой и легкой атлетикой. Каким бы опасным животным он не был, было в нём, и кое-что человеческое. Чувство юмора. Жестокое конечно, но все же чувство. Временами он разрешал подшучивать над собой, но редко кто отваживался на это. Никому не хотелось ходить с кровоподтеками. Посему он шутил сам. Над всеми. И это сходило ему с его узловатых бугристых коротких рук. Он был невысокого роста, кряжист как горный кряж, сутуловат как горбун, сбит как сбитень и крепок как портвейн. Не то чтобы он был деспотичным узурпатором всего класса, были люди и опаснее его, но никто его не трогал. Сильные люди стараются не вступать в конфликты между собой. При встрече они кивают друг другу и расходятся в разные стороны. Звали его Боб, но он просил называть себя «Бобазом». Кличку в этом случае дал ему никто иной, как он сам. У других не было на это никаких оснований и, тем более, прав. По-якутски его имя произносится как "Боба" или "Болодя". Мое имя звучит как Баня. Там у нас даже есть анекдот на эту тему: «Алло, это баня? – Нет, это Болодя". А полное имя Иван, с помощью чудес транскрипции, звучит как Уйбан. Грустно, конечно, но это правда. Но речь не обо мне, само собой. Как я посмел говорить о себе! Прости, Бобаз, только не бей.
5
Владимир Каневский – автор телепрограммы «Следствие вели».
Мне лично несколько раз доставалось от рук и ног этого парня. Я даже не могу сказать из-за чего. Причиной могло быть чем-то не понравившееся ему выражение моего лица. Или случайно брошенный взгляд, улыбка или смешок. Если где-то раздавался смех, то он тут же бежал туда и без суда и следствия избивал всех в мясной фарш. У Бобаза была паранойя, он думал, что смеются над ним. Или же он просто не выносил, когда смеялись над чужими шутками. Он наложил вето на шутки. Мораторий на смех.
< image l:href="#"/>В нашем классе было несколько группировок. Каждый человек пытался найти себе компанию по интересам, ну или сплачивался с другими, в интересах собственной безопасности. Всё-таки, в толпе не так страшно, как за её пределами – там, где во тьме рыщет свирепый Бобаз. Правда, на группировки ему было абсолютно наплевать. Любая группировка была для него всего лишь отарой беззащитных овец. Он мог избить весь состав группы, независимо от того, сколько в ней было участников. Таким образом, он наживал себе врагов. Весь класс точил на него зубы. Незаметно точил. В тишине. За углом. Исподволь.