Флаг миноносца

Анненков Юлий Лазаревич

2. В КРАСНОМ КРЫМУ — ТАНКИ!

До огневой позиции было не более получаса хорошего хода. Но минут десять потеряли из-за бомбёжки. Арсеньев вёл дивизион с наибольшей скоростью, которую позволяла изрытая дорога. По обочинам валялись разбитые машины, брошенное военное снаряжение и трупы лошадей.

Сомин, стоя на платформе своей машины, держался здоровой рукой за ствол орудия. За поворотом показалась поляна. Все здесь было чёрным от гари и развороченной бомбами земли. У самой дороги одинокая зенитная пушка задрала

в небо обгоревший ствол. Несколько трупов лежало в разных позах среди множества стреляных гильз, которые устилали все пространство вокруг орудия. У штурвала сидел присыпанный землёй наводчик. Руки его, казалось, прикипели к штурвалу.

«Чего он сидит здесь?» — подумал Сомин и тут же понял, что перед ним мертвец.

— Гаджиев! — воскликнул Белкин.

На тёмной гимнастёрке блестел орден Красного Знамени. Чёрное лицо с горбатым носом прижималось к коллиматору. Очевидно, весь расчёт был уничтожен прямым попаданием.

Страшное видение осталось уже позади, когда Лавриненко решился сказать то, что пришло в голову всем:

— Вот и нам так будет!

Ему никто не ответил. Машины подходили к огневой позиции.

Сомин поставил своё орудие неподалёку от первой батареи. Подошёл Земсков. Он протянул Сомину каску и молча показал вмятину от осколка.

— Вот судьба! — меланхолически заметил Лавриненко. — Как раз угодил бы в висок, товарищ лейтенант.

— Не судьба, а человек, — ответил Земсков. — Жаль не могу тебе пожать руку, Сомин. Как самочувствие?

Рука у Сомина, конечно, болела, но не сильно. Он наклонился к лейтенанту:

— А тот зенитчик… Помните Гаджиева?

— Видел, — кивнул Земсков. — Ничего не поделаешь, Володя, война.

К орудию подбежал Косотруб:

— Товарищ лейтенант, вас вызывает командир дивизиона.

Командный пункт Арсеньева находился на холмике, где уже был вырыт небольшой окоп. Отсюда открывался необозримый степной простор. Пыльные дороги убегали вдаль. Одна из них вела к посёлку Красный Крым, куда должна была выйти первая батарея. Полчаса назад в Красный Крым уехал Рощин. Арсеньев дожидался его возвращения, нетерпеливо поглядывая на часы. Впереди дивизиона уже не оставалось никаких других частей. Морякам предстояло одним задержать на этом участке немецкие танки. Они могли появиться в любой момент.

Николаев в пехотной гимнастёрке и мичманке, с биноклем на шее ждал тут же на КП. Когда Арсеньев в третий раз посмотрел на часы, он сказал:

— А что, если мне сразу двинуться в Красный Крым? Немцев там нет. У Рощина что-нибудь случилось с машиной.

Арсеньев нахмурился:

— Без разведки выходить нельзя.

Отделения разведки всех трех батарей были уже разосланы по разным направлениям. На командном пункте оставались только двое дивизионных разведчиков — Косотруб и Журавлёв.

— Пошлём Земскова, — предложил Яновский. Арсеньев согласился:

— Пусть берет Косотруба и Журавлёва и едет на своей пулемётной машине.

Отъехав полкилометра от дивизиона, Земсков услыхал длинные

очереди зенитных автоматов и остановил машину.

— Наши стреляют! — сказал Косотруб, перегнувшись через борт и заглядывая в кабину.

«Эх, черт, — подумал Земсков. — Как они там без меня?»

Полуторка снова помчалась по шоссе, а там, позади, три зенитных орудия молотили изо всех сил по самолётам, появившимся над дивизионом.

Сомин, стоя рядом со своей пушкой, до хрипоты выкрикивал команды. Ему не пришлось воспользоваться уроком Гаджиева. Раненая рука мешала самому сесть за штурвал, но Белкин справлялся превосходно. Когда ствол орудия уже раскалился от непрерывной стрельбы, один из самолётов спикировал прямо на пушку.

— Нулевые установки! — закричал Сомин. Белкин понял его. Он прекратил стрельбу, вцепился изо всех сил в штурвал. Его круглое, чуть рябоватое лицо с хитрыми крестьянскими глазами преобразилось. Ничего он не видел в этот момент, кроме самолёта в перекрестии коллиматора. Вероятно, он не слышал даже угрожающего воя пикировщика.

Эти секунды показались Сомину вечностью. Уже готов был Лавриненко с перекошенным от ужаса лицом спрыгнуть с машины, уже задрожали руки у невозмутимого Писарчука, уже срывался с запёкшихся губ Сомина крик «Огонь!», когда Белкин рывком ноги нажал педаль. Если бы жив был старший сержант Гаджиев, он наверняка сказал бы: «Сбивал его к чёртовой матери, матрос!», потому что самолёт был сбит. Он взорвался в воздухе на собственных бомбах, которые не успел сбросить, и далеко разлетелись горящие обломки.

Время приближалось к полудню, когда появился Рощин. Он сидел в кузове своей полуторки. Кабина была занята Людмилой. Оставив девушку в машине, Рощин поднялся на КП.

— Земскова встретили? — первым делом спросил Яновский.

Рощин от изумления потерял дар речи.

— Ну, что вы молчите? — лицо Яновского не предвещало ничего доброго. — Видели немцев?

— В Красном Крыму их нет, — сказал Рощин, — а Земскова я не видел.

Рощин действительно не мог видеть Земскова потому, что в Красном Крыму он не был. Утром он договорился с Людмилой, что заедет за ней в Ростов на улицу Будённого № 18. Девушка решила перехитрить командира дивизиона. Когда ей вручили направление в штаб тыла армии, уже перебравшийся за Дон, она сказала Рощину:

— Я туда не поеду. Охота была! У меня в Ростове есть знакомые. Когда дивизион выйдет на передовую, любыми средствами постарайся за мной заехать. Ты привезёшь меня в часть, а там уже будет не до меня. Понял?

Согласиться на этот план мог только такой легкомысленный человек, как Рощин. Вначале он возражал, но Людмила начала ему нашёптывать такие убедительные доводы, что лейтенант в конце концов сдался. Получив приказание выехать в Красный Крым, Рощин погнал машину в Ростов. «Успею, — думал он, — до Ростова десять минут езды по шоссе. Захвачу Люду и кратчайшим путём махну в Красный Крым. Немцев там нет все разно. За сорок минут я обернусь».