Флагелляция в светской жизни
Шрифт:
Более стыдное положение было трудно придумать. Действительно, десять раз подумаешь про такой вариант, прежде чем совершить адюльтер или даже невинный флирт. Но унизительная поза была ничем по сравнению с тем, что последовало дальше. Мира и Мария подошли к станку с двух противоположных сторон. Охранницы поставили между ними большую деревянную бадью, из которой были извлечены два пучка розог. В руке у каждой экзекуторши оказалась внушительная вязанка тонких прутьев неизвестного мне растения. С прутьев стекала жидкость, очевидно это был рассол. Я осознал ужасную вещь — юнцов будут пороть не просто по задам — неизбежно
Мария примерилась к голому заду Луизы, мокрая розга при этом слегка коснулась нежной кожи девушкм, отчего та непроизвольно вздрогнула. С другой стороны станка похожую процедуру прицеливания проделала Мира, розга была у нее в левой руке. Вид у Миры был серьезный, как будто ей предстояло весьма важное и ответственное дело. Женщины кивнули друг другу, и Мария замахнулась для первого удара. Тонкие прутья издали в воздухе противный свист, и пучок розог хлестко стегнул по беззащитной девичьей попке.
Луиза ойкнула, дернулась и на мгновение притихла… "Один!" — провозгласила женщина-охранница. После жесткой порки Майкла первый удар показался мне не таким сильным, даже щадащим. Но через долю секунды Луиза начала издавать нарастающий стон боли: "A-а-а-ааааа-а!", а на ее белых пухлых половинках начали проступать красные полоски от прутьев. Как я потом понял, пучок тонких веточек давал максимальный болезненный эффект не в сам момент удара, а чуть погодя. Поэтому следующий удар, уже со стороны Миры, последовал на сразу, а спустя несколько секунд, для того, чтобы дать девушке возможность хорошо прочувствовать предыдущий. "Два!"
Стон Луизы стал переходить в крик, тело ее напряглось, пытаясь вырваться из оков. Но все, что у ней получилось — это лишь несколько судорожных рывков ногами, что не могло изменить ее положения. Как только она затихла, смирившись с невозможностью освободиться, последовал удар Марии: "Три!" "Оооо-оооо, нет, не надо-о-о!" — с новой силой заголосила бедная девчушка. Ее зад был покрыт четко проявившимися алыми стежками от предыдущих двух ударов, теперь к ним добавилась еще дюжина новых полосок. "Четыре!" — теперь Мира внесла свою лепту, выждав небольшую паузу… "Не-е-ет… простите-е-е!" — вопила Луиза. Но ее никто не слушал…
Порка Луизы продолжалась, пока охранница не выкрикнула: "Двадцать!" К этому моменту попка и промежность девушки были буквально иссечены жгучими розгами, а ведь это была лишь половина ее наказания. Красные стежки начали превращаться в рубцы, некоторые из них слегка кровоточили. По разодранной прутьями коже стекали струйки рассола — Мира и Мария не забывали обмакивать в него розги после каждого удара. Что при этом чувствовала Луиза — можно было только догадываться. Впрочем, догадки и не требовались: ее жуткие вопли, в которых уже не было слышно членораздельных слов, а была только животная мольба о прощении, говорили сами за себя.
Медсестра подошла к станку и обработала иссеченную кожу девушки уже знакомой мне аэрозолью, явно не добавив ей приятных ощущений. Зато теперь у Луизы был небольшой перерыв — наступала очередь ее приятеля. Мысленно поставив себя на его место, я искренне пожалел паренька. Слышать как твоя аозлюбленная кричит от страшной боли, спиной чувствовать ее извивающееся под розгами тело, и не иметь никакой возможности облегчить ее страдания — такое изуверское истязание могли придумать только потомки пиратов. Впрочем, главное испытание было у Билла впереди… прутья уже были извлечены из деревянной бадьи и готовились к скорой встрече с его задом.
Мария и Мира заняли свои позиции и, примерившись к новой цели, начали так же размеренно и не спеша пороть парнишку. "Один!.. Два!.. Три!.. Четыре!.." — разносился эхом по залу голос охранницы. Я же наблюдал за Мирой: как грациозно выгибалась ее фигурка во время очередного замаха, как изящно летела выгнутая свистящая розга в ее руке, как яростно обрушивала она ее на обнаженные ягодицы своей жертвы. Залюбовавшись ею, я на минуту забыл про то, в каком положении я нахожусь, и про то, что вся эта красота и грация через считанные минуты обрушится на меня с той же безжалостной силой. Неожиданно я осознал, что такая — яростная и беспощадная, она стала еще более желанной для меня…
Тем временем бедный Билл уже вовсю дергался и подвывал после каждого хлесткого удара по его заду. Терпение и стойкость парня кончились очень быстро, и теперь он, отбросив всякую гордость и не боясь пасть в глазах своей девушки, скулил как побитый щенок. Впрочем, Луизе было явно не до оценок его поведения, было слышно как она все еще плакала, переживая последствия собственной порки, о которых не давал забыть въевшийся в ранки рассол. Придавленный к скамье телом подруги, и прикрученный ремнями, Билл был еще более беспомощным чем она, единственное что он мог — это пытаться сжимать ягодицы, чтобы защитить яички от залетающих в проиежность кончиков прутьев. Но это мало ему помогало: на сжавшейся мошонке даже через зеркало можно было разглядеть алые отметины от розог.
Вопреки моим ожиданиям, после двадцатого удара порка Билла не прекратилась. Ему даже не дали передышки, несмотря на то, что его подвывания перешли в страстную иольбу о пощаде. Кое-что, впрочем, изменилось: Мира и Мария отступили от станка в стороны на полшага. Если раньше розга равномерно ложилась на обе половинки зада, то теперь удар почти целиком приходился на ближнюю ягодицу, кончики прутьев при этом захлестывали на внутреннюю часть бедра и промежность. Бедный Билл! Вторая часть порки стала для него ужасным испытанием. К набухающим кровавым полоскам на наружной части ягодиц добавлялись и добавлялись новые алые просечки на их внутренней стороне. Несомненно, что и его мошонка и даже анус подвергались еще более хлестким ударам, чем перед этим.
Не удивительно, что Билл стал непрерывно вопить, сначала басом, спустя минуту в крике появилсь жалобные высокие ноты, затем он перешел в тональность дисканта. Тело парня тряслось так, как будто он дрожал от страшного холода, но при этом на нем выступили крупные капли пота. "Двадцать девять!….Тридцать четыре!….Сорок!" К концу порки вопли Билла уже больше напоминали писк, похоже он сорвал голос. Его ягодицы представляли собой ярко-алую вздувшуюся бугристую поверхность, разукрашенную штрихами просечек. По ногам и промежности, перемешиваясь с потом и рвссолом, стекали тоненькие струйки крови, яички были тоже в крови… Зрелище было ужасным, думаю, даже Майкл не пожелал бы быть сейчас на месте Билла.