FLATUS VOCIS
Шрифт:
Арина забыла, когда она пробовала что-либо вкуснее, чем то, что было ей подано в этот день.
Закончив с обедом, Сати сказала «Спасибо!», выбралась из-за стола, подошла к Артемию и, теребя его за рукав, тихо попросила:
– Папа, давай заведем собаку!
– У тебя уже есть кот, а у него тоже четыре лапы и хвост! – гладя на нее, ответил Артемий.
– А мама сказала, что она не против! – жалобно пропела Сати.
Артемий закашлялся.
– Ну тогда придется покупать собаку! – сказал он наконец, – И какую ты хочешь?
– Мама предложила лабрадора! – радостно сказала Сати.
– Ну лабрадора, так лабрадора! – скороговоркой произнес Артемий.
Арина вопросительно посмотрела на него. В ее глазах
– Я хотел, чтобы ты сначала привыкла! – сказал Артемий, глядя в стол.
– К чему? – зло спросила Арина. – К твоей лжи?
– Хорошо, – сказал Артемий, и потянул Арину за руку, – пойдем со мной!
Ее сердце заколотилось. Дойдя до конца длинного коридора, она уже не чувствовала своих ног. Кузнечным прессом кровь громыхала в ее ушах.
Артемий открыл белую дверь, и глазам Арины предстала чисто убранная спальня. В зеркалах трельяжа, стоявшего у стены, отражались флаконы дорогих духов и тюбики французских кремов. Кровать была пуста. На столе у изголовья стоял плазменный монитор, по которому пробегали разноцветные осциллограммы.
Кровь застыла в жилах Арины.
Артемий набрал на клавиатуре длинную комбинацию символов, и на экране плавно проявилось изображение женщины. Она сидела в серебристом кресле под белоснежным зонтом на берегу океана. Ее красота была испепеляющей. Волосы цвета жженой виноградной лозы атласными лентами спадали на тонкие плечи, обнятые молочными шелками платья, расшитого серебряными нитями торжокских кованых швов. Тонкие брови дамасскими клинками взметнулись над бахромою черных ресниц. В бездонных глазах светился зеленоватый огонь абиссальных асцидий. Карминовые губы слились в одну точку, словно вязкие капли крови на узорчатой булатной стали.
– Познакомься, это Арина! – сказал Артемий, пристально вглядываясь в экран.
– Арина! – повторила задумчивым голосом таинственная красавица. – Какое возвышенное имя! Как Альпы, Арденны или та гора, на которой укрылся Ной со своим ковчегом! Ты любишь ее? – внезапно спросил тот же голос.
– Ты хочешь, чтобы я ответил прямо сейчас? – грустно спросил Артемий.
– Нет! – произнесла она.
Арина пыталась найти глазами камеру, которая бы посылала их изображения сидевшей на берегу океана незнакомке в обмен на то, что получают они, но ничего похожего не было видно.
– Сати сказала, что ты ей разрешила завести собаку? – переспросил Артемий.
– Да! – улыбнувшись, сказала красавица. – Лабрадора, если ты не против?
– Знаешь, хоть я и создал этот мир, – с печалью в голосе произнес Артемий, глядя в монитор, – но я никогда не был в состоянии предсказывать ни происходящих в нем событий, ни, уж тем более, царящих в нем желаний?
Арине показалась странной фраза «я создал этот мир», но она не решалась спросить, что все это значит. Артемий же тихо продолжил:
– Так почему лабрадора?
– Потому, что lavrador по-португальски значит… – незнакомка не успела договорить, как Артемий подхватил ее слова:
– …«земледелец»!
В тот же момент на его глазах навернулись слезы. Он сдавленно произнес «Прости!», коснулся рукой клавиатуры, и изображение исчезло с монитора.
– Что все это значит? – в недоумении спросила Арина.
Закрывая глаза руками, Артемий произнес:
– Пойдем! Не здесь! Я все тебе объясню!
Покидая комнату, Арина заметила на столе деревянную статуэтку египетского крестьянина, идущего за плугом с упряжкой пятнистых быков.
Оказавшись в зале, она взяла Артемия за руку и вновь спросила:
– Ты можешь объяснить, что происходит? Ты сказал, что твоя жена погибла! Потом этот – Арина на мгновение запнулась, подбирая нужное слово, – телемост!
Артемий понуро глядел на раковину Mitra episcopalis в руках медной статуи. Казалось, что сама действительность ускользает от него в изгибах никомедовых конхоид.
– Прости! – произнес он, наконец, и тихо заговорил, – Это совсем не простая история. И совсем не обычная! Четыре года назад, когда Милада еще кормила грудью Сати и готовилась к новой экспедиции, окружив себя стеной из трудов по ихтиологии, я пытался доказать Академии наук в Саламанке свой свежесформулированный принцип предельности информации. Я утверждал, что если разрешение и цветовосприятие человеческого глаза выразить в байтах соответствующего по качеству и размерам изображения, умножить на предельную частоту восприятия зрительных образов, прибавить к этому количество смысловых символов, которые человек за свою жизнь может усвоить из прочитанных книг, услышанных слов и распознанных жестов, равным образом, выразив данную величину в байтах, а полученную сумму умножить на произведение максимального срока человеческой жизни на актуальное население планеты, то получится величина, которую можно считать пределом информации на планете. Больше картинок и слов не потребуется, поскольку их просто некому будет воспринимать. Это почти как в насыщенном растворе пытаться растворить щепотку соли. В действительности же, мы давно уже перешагнули этот предел. А это значит, что в мире есть сотни вещей, событий, явлений, которые никто никогда не увидит, не услышит и не заметит. Они, как кристаллы соли в насыщенном растворе – лежат на самом дне.
Арина пристально смотрела на Артемия, с удивлением обнаруживая, что отчетливо понимает все, о чем он говорит.
– Потом для меня стало очевидным, что должна существовать вероятность, с которой эти частицы соли либо будут растворены, либо останутся лежать на дне. Я внезапно осознал, что этой вероятностью никто не управляет. Надо просто попытаться сдвинуть эти слои. Сделать видимое невидимым, а невидимое видимым. Ты спросишь, как же это возможно? Если ты что-то увидел, пусть даже и один на целой планете, оно уже не может считаться невидимым. Так оно и есть! Вот почему мне и понадобились в союзники те, кого, в строгом смысле слова как бы и не существует, но чье незримое воздействие способно было бы менять вполне конкретные черты реальности. И тут я пришел к самому грандиозному открытию. – в глазах Артемия горел огонь. – Как сделать, чтобы я сам не знал, что конкретно я вижу и воспринимаю, действуя и реагируя при этом именно так, как поступил бы только я сам?
Он сделал паузу, рисуя в воздухе кривую, затем взмахнул рукой и расправил ладонь внутри очерченной дуги.
– Вот именно! – победно произнес он. – Надо было пересадить свое сознание в какую-то колбу. Отделить его от меня самого и вложить в нечто такое, что будет управлять невидимыми пластами реальности, как управлял бы ими я. Тогда я и создал алгоритм, который не просто бездумно жонглирует словами, выбрасывая то в самую точку, а то невпопад какие-то фразы в ответ на вводимые раздражения. Это была удивительная программа! Настоящий сканер сознания, проникавший в самые глубины мыслей и считывавший узоры, нанесенные на песчаную долину памяти миллионами увиденных за жизнь картин, прочитанных книг и запечатанных в предубеждения иероглифов. Так я создал копии себя и Милады. А потом Милада погибла.
Артемий замолчал.
– Ты хочешь сказать, – спросила, наконец, Арина, – что та женщина, которую мы видели на экране, не существует? То есть, конечно, существует, ведь кто-то же с тобой говорил? Это ведь не просто какая-то запись? Но как все это сделано?
Артемий улыбнулся.
– Ты знаешь, почему дети на сотне языков первым делом произносят слова, столь похожие на наши «мама» и «папа»?
Арина посмотрела на него так, как будто вполне естественным было считать, что на этот вопрос не существует вообще никакого ответа.