Флавиан. Восхождение

Новый роман протоиерея Александра Торика «Флавиан. Восхождение» продолжает цикл романов о духовных исканиях и житейских открытиях Алексея и русского священника Флавиана, в прошлом физика и альпиниста. Второе путешествие по святым местам горы Афон и трудное восхождение на вершину, в храм

Знаете ли вы, что такое октопус?

Нет! Вы не знаете, что такое октопус!

Причем не просто какой-нибудь там октопус (греки называют его «октопод», а вообще-то это просто осьминог), а ОКТОПУС! То есть свежий, нежный от длительного отбивания, слегка подрумяненный на гриле (или разморенный в винном соусе, или чуть обжаренный в оливковом масле на сковороде), сочный, мягко поддающийся столовому ножу, сбрызнутый лимоном, словно кричащий каждой своей присосочкой: «Съешь же меня наконец!»

О да-а-а! Только утонченные поэтические натуры способны оценить всю красоту звучания этого слова — «ОКТОПУС»!

— Леша! Тебя явно ожидают проблемы на мытарстве чревоугодия, — выслушав мои вдохновенные излияния, подвел итог Флавиан.

— Грубый вы, батюшка, приземленный и эстетически не развитый! — парировал я, разрезая на тарелке очередную щупальцу своего октопуса-осьминога. Обмакнул в соус, стараясь зацепить побольше пряных трав. — Не способны вы познать «высшую духовную» радость от общения с этим восхитительным обитателем морских глубин!

Разговор этот шел на открытой веранде таверны «Критикос» в перевалочном пункте всех отправляющихся на Святую гору Афон паломников — городке Уранополисе. Отвыкнув за годы в Покровском от некогда любимых мною московских ресторанов, рассчитанных на совсем небедную публику, я был приятно удивлен «Критикосом» — небольшим, чистым, светлым и опрятным ресторанчиком с доброжелательной обслугой. Здесь за вполне приемлемые для паломника деньги оказалось возможным очень достойно потрапезничать. А как там готовят ОКТОПУСА!

— И вообще! Апостол Павел пишет: «...кто не ест, не осуждай того, кто ест...» и еще: «…кто ест, для Господа ест, ибо благодарит Бога»! — блеснул я своими познаниями в Священном Писании.

— Аминь! — кивнул Флавиан. — Там же, кстати, сказано: «старайтесь не о пище тленной, но о пище, пребывающей в жизнь вечную, которую даст вам Сын Человеческий»!

— Все! Батюшка! Сдаюсь! Ты меня, как всегда, «завалил»!

— И еще сказано: «…Царствие Божие не пища и питие, но праведность и мир и радость во Святом Духе». А также: «Пища не приближает нас к Богу: ибо, едим ли мы, ничего не приобретаем; не едим ли, ничего не теряем». И еще: «Пища для чрева, и чрево для пищи; но Бог уничтожит и то и другое».

— Добил, добил, отец Флавиан! — Я всем своим видом выразил глубочайшее смирение. — Ну хоть остатки-то доесть можно?

— Кушай, Леша, кушай! Приятного тебе аппетита! — Флавиан обмакнул солидный кусок щупальца своего октопуса в соус и положил его в рот.

И вот так всегда!

Почти два года прошло после первого посещения нами Святой горы. Сколько воды утекло, сколько всего произошло за это время!

Во-первых, на нынешнюю Пасху владыка М-й посвятил отца Флавиана во игумена, пошутив при этом: «Что ли, на монастырь тебя какой-нибудь настоятелем поставить, отец игумен?» Заметив испуг в глазах новоиспеченного игумена, рассмеялся: «Да ладно уж, не бойся! Сиди в своем ненаглядном Покровском, у тебя там и так уже свой "монастырь"!»

Владыка имел в виду поселившуюся в новом приходском доме «келейницей» к сильно сдавшей матери Серафиме инокиню Клавдию. Да, да, да! Вы правильно догадались! Наша драгоценная Клавдия Ивановна выдала Катюшу замуж за летчика Игоря, уезжавшего к новому месту службы, оставила мир и поселилась в нашей «обители».

Владыка М-й сам постриг в иночество ее и послушницу Галину, ушедшую из известного монастыря в соседней епархии, насквозь пораженного борьбой с ИНН, паспортами, штрих-кодами, мобильными телефонами, пропагандой «святости» царя Ивана Грозного и прочими стандартными атрибутами отечественного «зелотства».

Поварившись в этом монастыре более полутора лет и до тошноты нахлебавшись всей полноты «христианской любви ревнителей благочестия», она в заключение посидела две недели на хлебе и воде в монастырском БУРе (в сталинском ГУЛАГе «БУР» — барак усиленного режима) за отказ впаривать многочисленным паломникам какие-то уж совсем непотребные брошюрки про священноначалие РПЦ.

Отказ был истолкован руководством монастыря как непослушание «старческому благословению». «Отмотав срок» и «откинувшись», Галина вышла за монастырские ворота в одном драном подряснике и такой же драной вязаной кофте с выкраденным из монастырской канцелярии собственным паспортом в кармане.

Первая же попутка, которую она остановила и попросила отвезти куда Богу угодно, предупредив, что денег у нее нет, оказалась машиной архитектора Николая Тимофеевича Бабушкина, прихожанина и близкого друга отца Флавиана. Дав очумевшей от «постной епитимии» послушнице вдоволь прорыдаться на заднем сиденье своего старенького «вольво», сердобольный Николай Тимофеевич накормил ее бутербродами с сыром, напоил крепким кофе из термоса и, через пару часов небыстрой езды, вручил беглянку в крепкие руки отца Флавиана.

Галину отмыли в Семеновой бане, переодели в новый подрясник инокини Клавдии (срочно ушив его вполовину) и поселили в новом приходском доме в келье рядом с кельей матери Серафимы, предложив пожить здесь сколько ей вздумается до того момента, как она определится со своим будущим.

Галина пару недель отсыпалась и отъедалась, посещала все монашеские молитвенные правила и приходские богослужения, подолгу беседовала наедине с матерью Серафимой. После чего, поймав во дворе батюшку Флавиана, рухнула перед ним на колени и заявила, что уйдет отсюда только мертвой в гробу. Флавиан вздохнул, перекрестился со словами: «Господи, помилуй мя немощного!» — и благословил ее оставаться. Так она и стала третьей «насельницей» Флавиановой обители.