Флавиан. Восхождение
Шрифт:
Я встал на ноги, чуть качнул из стороны в сторону вновь ставшее послушным, но какое-то непривычное по ощущению, словно почти невесомое тело. Вестибулярный аппарат работал отлично, я владел своим телом едва ли не лучше, чем до памятного змеиного укуса. Я сделал шаг в сторону окна, ощущение странной легкости, почти невесомости, не проходило, я словно бы проплыл этот шаг в безвоздушном пространстве. Но мне некогда было особо прислушиваться к собственным ощущениям, что-то нестандартное, происходящее за окном лазарета во дворе монастыря, волновало меня гораздо сильнее.
Я метнулся
Посреди устланной роскошным ковром комнаты, усыпанной разбросанными повсюду игральными картами, пустыми бутылками и интимными частями женского гардероба, стояла кровать. На ней, разметав по смятым простыням загорелые руки с длиннющими, наманикюренными диким цветом ногтями лежала полураздетая спящая женщина, распространяя вокруг себя резкий запах удушливо-приторных духов, смешанный с винным перегаром.
Я остолбенел.
«Наверное, это кошмарный сон, — подумал я, — я просто сплю и вижу вызывающие гадливость ужасы, очевидно спровоцированные в моем спящем сознании действием гадючьего яда». Я посмотрел на себя, на окружающую меня бредовую реальность, на похотливо распластанное тело посреди бордельного интерьера, на окно с мечущимися в нем разноцветными отблесками, прислушался к колотящему по ушным перепонкам грохоту барабанов.
Наверное, это кошмарный сон! Или вызванная интоксикацией мозга галлюцинация! Или я просто сошел сума!
Ну и пусть! Пусть будет так! Пусть лучше безвозвратно разрушится моя торпедированная отравой психика, но только не ЭТО!
ЭТО не должно, не может стать РЕАЛЬНОСТЬЮ!
Я потрогал себя за рукав и ощутил знакомую шероховатость джинсовой рубашки. Пнул оказавшуюся под ногой бутылку из-под виски, горячо надеясь, что моя нога пройдет сквозь нее, как в каком-нибудь фантастическом голливудском фильме. Бутылка со звоном отлетела в угол комнаты, пьяная женщина на кровати пошевелилась, что-то невнятно пробурчав во сне. В ужасе я бросился к двери в противоположной стене и, распахнув ее, вырвался на улицу.
Кошмар продолжался.
Сразу за дверью лазарета я едва не столкнулся с группой громко хохочущей, едва стоящей на ногах, совершенно обкуренной какой-то дрянью молодежи. Парни и девчонки не старше семнадцати лет в пляжных цветных одежках передавали по кругу дымящуюся, с длинным чубуком, керамическую трубку.
Шарахнувшись от них налево, я прошел мимо яблоневых и грушевых невысоких деревьев с завядшей, скрученной и крошащейся листвой и нырнул в угол, где стояла выросшая из черенка погибшей при пожаре «дочки»-оливы святого великомученика Пантелеимона, ее бережно охраняемая оливочка-«внучка». Деревца не было. На его месте стоял переполненный мусором большой пластиковый контейнер.
Я повернулся к собору Пантелеимона. Из его раскрытых окон сверкали те самые яркие цветные отсветы и раздавался тот самый, колотящий по мозгам и душе адский грохот, перемежаемый криками и визгом явно «отрывающейся по полной» разгоряченной публики.
Прижавшись к стене алтарной апсиды под самым окном алтаря, какой-то толстый бритый мужик с обнаженным татуированным торсом грубо обжимал извивающуюся в его объятиях
Что-то остановило во мне этот нахлынувший приступ агрессии.
Я кинулся ко входу в собор, все еще не веря происходящему со мною, словно подсознательно ища внутри храма защиты от держащего меня наваждения. Распахнув дверь в застекленную галерею западной части собора, я вскочил внутрь и остановился. Резкий запах пота, алкоголя и не то серы, не то восточных курительных ароматов, смешанных с табачным дымом, шибанул по моему обонянию. У внутренней двери из галереи в храм стоял, изогнувшись, притопывающий в ритм барабанного грохота привратник в подряснике, с курчавой клочковатой бородой, безумными сверкающими глазами и шапочке, больше напоминающей иудейскую «кипу», чем монашескую скуфью. Увидев меня, он весь затрясся, забормотал что-то на неопределяемом мною языке и призывно замахал костлявой волосатой рукою, показывая внутрь собора.
Стараясь не прикоснуться к нему, я просочился вдоль стены в двери и очутился внутри храма. Вокруг меня бушевал ад.
Грохот звуков, которые у меня язык не повернется называть музыкой, отражаясь от гулких стен собора, бомбил мои уши со всех сторон. В передней части собора, притворе, слева от входа была сооружена аляповатая барная стойка, внутри которой «колдовали» с шейкерами и бутылками два обезьяноподобных бармена, выряженных в некое подобие монашеских подрясников с яркими блестящими перевернутыми пентаграммами на таких же блестящих цепях, свисающих спереди наподобие священнических наперсных крестов. Рожи их (не могу назвать это лицами) выражали глумливую радость и напыщенное самодовольство.
Справа, вместо стоявших ранее вдоль стены монашеских стасидий, было оборудовано некое каре из невысоких, обшитых кожей топчанов, на которых сидели, лежали, переползали с места на место какие-то очумелые фигуры. Периодически они присасывались к мундштукам, стоящим на низком столике в середине каре кальянов, дымящихся анашой, опиумом или еще какой-то курительной отравой. Между барной стойкой и курительными топчанами перемещались, толкаясь, плохо держащиеся на ногах люди, одуревшие от алкоголя, наркотического дыма и безумного грохота, несшегося из центральной части собора.
Я протолкнулся сквозь эту ошалелую тусовку и вошел в центральную часть. Здесь беснование достигло своего апогея. Все помещение было наполнено дергавшимися словно в эпилептическом припадке под разрывающий ушные перепонки ритмичный рокот рейва полуодетыми, татуированными, исколотыми пирсингами, пахнущими животными запахами пота и перегара телами. Женщины, мужчины, существа неопределяемого пола, в ярком макияже, с остекленевшими глазами, приоткрытыми ртами и судорожными, машиноподобными движениями, казалось, сливались в одно, лишенное разума и свободной воли, многоногое и многорукое существо, бессознательно дергающееся, словно от ударов электрошока или агонизирующее на раскаленной поверхности гигантской сковороды.