Флегетон
Шрифт:
Было ясно, что завтра нам придется круто, и я предложил прапорщику Немно остаться в селе. Рука его по-прежнему болела, а посылать раненого в бой я не имел права. Прапорщик, однако, уперся и, поглядывая на Ольгу, заявил, что рука уже зажила и что красных он вполне может рубить и левой. Я не стал с ним спорить, тем более, не хотел терять взводного, зато предложил остаться Ольге. Не помню уж, на кого поглядывала она, но тоже отказалась. В общем, молодежь стремилась в бой, и этому, конечно, следовало только радоваться. Но я не радовался. Сам бы я точно остался. По этим степям мы кружили уже больше года, и это успело надоесть мне
Впрочем, остаться мне никто не предложил.
Где-то в полночь приехал Андгуладзе, и по селу сразу же поползли слухи. Красные уже форсировали Днепр уже в трех местах, у них полно артиллерии и броневиков, все наши дневные атаки отбиты, а вражеская конница уже шла на оставленную нами Дмитриевку.
Заодно мы узнали, что Терны, первоначальный пункт нашего назначения, так и не были взяты. Все это уже походило на панику.
Впрочем, на рассуждения времени не оставалось. Нам дали поспать до трех часов утра, а в четыре мы уже выступили двумя колоннами на северо-запад и вскоре заняли оборону у небольшого села с оптимистическим названием Высокая Могила. Я знал, что «могила» по-малороссийски всего-навсего курган, но все равно в названии чувствовалось что-то зловещее.
Пришлось окапываться, и окапываться всерьез, поскольку утром следовало ждать конницу, а то и броневики. Правда, опыт Мелитополя не прошел даром, никого не приходилось особо уговаривать и подталкивать. К девяти утра наша оборона выглядела вполне прилично, и я позволил нижним чинам немного поспать. Прапорщик Геренис смотрел на меня такими глазами, что я разрешил поспать и ему, а сам усадил поручика Усвятского играть в «шестьдесят шесть». Правила мы помнили плохо, приходилось все время напрягаться, и это занимало время.
Красные показались на горизонте около одиннадцати. Шли, как на парад: впереди – завеса конницы, за нею – несколько броневиков, а сзади – пехотные цепи. Артиллерия ударила по нашим окопам, но била издали и неточно. Наши орудия не отвечали – очевидно, их попросту еще не подвезли.
Дальнейшее помню смутно. За весь день я не успел написать ни строчки, а в памяти все смешалось. Мы отбили несколько атак, затем красная конница перелетела через наши окопы и унеслась куда-то в тыл, но мы сумели отсечь пехоту и поджечь два броневика. Потом каким-то образом краснопузые все же оказались сзади, и мы отстреливались в полном окружении. Наконец, ударила-таки наша артиллерия, и на помощь к нам пришла опоздавшая на марше бригада 13-й дивизии.
Ночью удалось поспать, а на следующий день повторилось то же самое. Я до сих пор не понимаю, почему красные так и не смогли прорвать тонкую линию наших траншей. Возможно, они попросту не спешили.
Третий день ничем не отличался от первых двух. К тому же прошел слух, что красный Латышский полк обошел наш левый фланг, и нам вновь грозит окружение. Мы смертельно устали, и красные латыши не могли уже никого испугать. Разве что, появись у краснопузых полки зуавов, мы бы немного удивились. Впрочем, на этот раз обошлось – латышей удалось отбить, правда, дивизия использовала в этом бою свой последний резерв.
Четвертый день боев у Высокой Могилы был самым страшным. От роты осталось лишь полсотни нижних чинов – два неполных взвода, кончились патроны, и, главное, мы уже не могли сражаться. Что-то надломилось, и отряд не отступал только потому, что бежать было некуда – конница в степи не дала бы уйти. Но и на этот раз повезло. Утром 11 августа красные внезапно ушли. Ушли настолько быстро, что мы долго не могли сообразить, что случилось, и еще целый день сидели в окопах.
Помниться, мне почему-то хотелось, чтобы краснопузые не убегали, а приняли бой. Вот так и сходят с ума!
Все разъяснилось только к вечеру. Нас выручил конный корпус Барбовича. Скрытно подойдя к Константиновке, Барбович ударил с севера прямо в середину боевых порядков красных. Корпус потерял до трети своего состава, но свое дело сделал. Боевые порядки и тылы краснопузых перемешались, передовые части оказались в полукольце, и к вечеру 11 августа три красные дивизии отошли обратно к Каховке и заняли там оборону.
Всегда уважал бойцов Барбовича. Они выручали нас и раньше, выручили и в эти дни. Через три месяца генерал-лейтенант Барбович вновь повел своих ребят на красные пулеметы, пытаясь спасти Крым. Но время чудес, увы, кончилось – сотни пулеметных тачанок господина Каретника ударили в упор, и корпус лег на холодный песок Литовского полуострова.
Тогда нам не было известно, что происходит у Каховки. Мы спали, и нас не могли добудиться ни кашевары, привезшие ужин, ни генерал Андгуладзе, ни даже штабс-капитан Докутович, проснувшийся первым и безуспешно пытавшийся поставить нас на ноги.
Очнулись мы уже поздно вечером, когда закат догорел и со степи подул свежий ветер. Но теперь он нес не привычный запах степных трав и созревшей пшеницы – воздух был полон гари и порохового смрада. У горизонта тянулась красная полоса – вдоль Днепра, не прекращаясь ни на минуту, продолжались бои.
Поручик Усвятский прибыл меня навестить. На этот раз он был в прекрасном настроении, похоже, начисто забыв бредни по поводу дуэли. Наши вещи собраны, осталось дождаться приказа. Я напомнил поручику, что читатели с нетерпением ожидают окончания его великого романа. Поручик Усвятский поспешил меня успокоить – роман успешно приближается к финалу. Финал же, по мнению автора, будет умеренно-оптимистичным. Интересно, что это будет означать на практике?
1 июля.
Сегодня я чувствую себя настолько лучше, что уже начинаю подумывать о возобновлении прогулок, хотя бы минут по десять в сутки. Вчера поручик Усвятский вновь приносил книжку о лечебной гимнастике, но с этим можно не торопиться. Во всяком случае, капитулировать я не намерен. Сорокинцы не сдаются!
Утром 12-го мы вернулись в Каменный Колодязь и уже начали было располагаться на отдых, как последовал приказ собираться и вновь готовиться к походу. Штабс-капитан Докутович узнал в штабе, что вчера два полка 13-й дивизии вместе с конницей Барбовича атаковали красных у Каховки, но были отбиты, а генерал Андгуладзе, по слухам, ранен. Теперь к Каховке выдвигались все резервные части, в том числе и мы.
Перед выступлением штабс-капитан Докутович построил отряд, и мы еще раз проверили уцелевших. Нас оставалось почти столько же, сколько восемь месяцев назад под Токмаком. Но уже не было Николая Сергеевича, не было трех моих взводных, не осталось и десятка тех, с кем в декабре 17-го мы вышли из Ростова. Что ж, мои прапорщики командовали теперь взводами не хуже, чем Сеня Новиков и Володя Огоновский, а поручик Усвятский давно уже мог вести нашу роту в бой. Люди менялись, уходили навсегда, и один я оставался на месте, словно и вправду завороженный.