Флэшмен
Шрифт:
Я поскребся о полог и, услышав «кто там?», стараясь не повышать голоса, попросил ее отослать служанку, ночевавшую в палатке вместе с ней для тепла, и сказал, что хочу поговорить.
Прислуживающая ей туземка кряхтя выбралась наружу, и я помог этой лентяйке, пнув под зад башмаком. Я настолько сгорал от вожделения, что мне было наплевать, станет ли та болтать или нет. Скорее всего, она, как и остальные ниггеры-индусы, была настолько перепугана, что этой ночью вряд ли могла думать о чем-либо, кроме своей шкуры.
Я забрался под низкий полог, возвышавшийся не более чем на пару футов, и услышал, как Бетти возится в темноте. Пол палатки был устлан грудой одеял, и под ними угадывались очертания ее тела.
— В чем дело, мистер Флэшмен? — спрашивает она.
— Всего лишь дружеский визит, — говорю я. — Простите, что не имел возможности прислать вам свою карточку.
Она захихикала.
— Какой вы шутник, — прошептала Бетти, — но это совершенно неправильно, что вы пришли сюда. Впрочем, обстоятельства так необычны, и с вашей стороны очень мило так заботиться обо мне.
— Вот и прекрасно, — промолвил я, и, не теряя времени даром, нырнул под одеяло и подкатился к ней. Из-за холода она была полуодета, но прикосновение к этому молодому телу так воспламенило меня, что через мгновение я уже лежал на ней и целовал в губы. Она вздрогнула, потом взвизгнула, и прежде чем я успел понять, что происходит, начала брыкаться, бить меня и пищать, как испуганная мышь.
— Как вы смеете! — визжала она. — О! Как вы смеете! Убирайтесь прочь! Убирайтесь прочь сию секунду!
Взбрыкивая, она здорово залепила мне в глаз.
— Что за черт! — говорю я. — Что не так?
— Ах, вы скотина! — шипит она, поскольку до нее дошло, что лучше не повышать голос. — Вы, грязная скотина! Немедленно убирайтесь из моей палатки! Немедленно, слышите вы?
Я не видел ничего, что могло бы вызвать такие обвинения, о чем и заявил.
— Что я такого сделал? Только старался проявить дружеские чувства к вам. Почему же вы устроили такую бучу?
— Ах, негодяй! Вы… Вы…
— Ну, хватит, — говорю я. — Вы хотите сказать, что задеты в лучших своих чувствах. Но почему-то, когда я тискал вас тем вечером, вы не были так принципиальны.
— Тискали меня? — говорит она с такой интонацией, будто я произнес нецензурное выражение.
— Ну да, тискал. Вот так, — я потянулся к ней и, нащупав стремительным движением одну из грудей, сжал ее. К моему удивлению, она никак не отреагировала.
— Ах это! — говорит. — Что вы за извращенное создание! Вы же знаете, что это пустяк: все джентльмены делают так в знак симпатии. Но вы, чудовище, попытались истолковать мою дружбу как… О! О! Я умру со стыда!
Не услышь я это собственными ушами, ни за что бы не поверил. Видит Бог, я знал о несовершенстве системы образования для английских девочек, но такое было просто невероятным.
— Хорошо, — говорю я. — Если вам пришлось иметь знакомство с джентльменами, привычными поступать так в знак симпатии, то это, видимо, были чертовски развеселые господа.
— Вы… вы подлый тип, — не сдавалась она. — Это же все равно что рукопожатие!
— Боже милостивый! Откуда ж ты такая взялась?
При этих словах она закрыла лицо руками и расплакалась.
— Миссис Паркер, — говорю я. — Прошу простить меня. Я сделал ошибку, и очень сожалею о ней. — Чем быстрее я унесу ноги, тем лучше, не то она поднимет на весь лагерь крик, что ее насилуют. Я должен был сказать это ей. Даже сейчас, не догадываясь, в каком ложном положении она очутилась из-за своей неосведомленности, Бетти казалась скорее разгневанной, чем испуганной, и выражала свое недовольство мной не громче, чем шепотом. Что ж, ей нужно было заботиться о своей репутации.
— Я должен идти, — говорю я, начиная протискиваться к выходу. — Но обязан сказать вам, что в приличном обществе джентльмену не считается допустимым тискать леди за грудь, чтобы вам ни говорили. А еще менее допустимым считается, когда леди позволяют джентльменам делать это, поскольку у джентльменов может создаться неверное впечатление. Еще раз прошу извинить меня. Доброй ночи.
Она еще раз приглушенно всхлипнула, и мгновением позже я оказался на снегу. Мне в жизни не приходилось слышать ничего подобного, но откуда мне было знать тогда, как непредсказуемы бывают юные девушки и какие странные предрассудки могут гнездиться в их головах. Так или иначе, здесь мне уже ничего не светило, и, пораздумав, я решил, что придется попридержать свой энтузиазм до возвращения в Индию. Вот только пока я устраивался на ночлег среди своих улан, эта мысль меня совершенно не согревала.
Оглядываясь назад, я нахожу это приключение довольно занятным, но тогда, лежа в снегу и вспоминая, на какие ухищрения пришлось мне пойти, чтобы убрать с дороги капитана Паркера, у меня так и чесались руки свернуть шейку прелестной миссис Бетти.
Это была беспокойная, тяжелая ночь, почти без сна, поскольку, как будто мало было одного холода, наши индусы завывали так, что могли разбудить и покойника. Поутру немало этих бедолаг нашли мертвыми, так как для защиты от мороза у них не было ничего, кроме жалких лохмотьев. С рассветом перед нами предстала картина, подобная ледяному аду: повсюду окоченевшие тела, а у живых каждое движение сопровождается хрустом замерзшей одежды. Я увидел Макензи, рыдающего над телом маленькой туземной девочки. Он держал ее за руки и, заметив меня, воскликнул:
— Что же нам делать? Эти люди обречены на смерть, даже те, кого не убьют те волки, что на другой стороне холма. Но что мы можем сделать?
— Действительно, что? — говорю я. — Оставьте их, мы им все равно не поможем.
Думается, он слишком близко к сердцу принимал судьбу этих ниггеров. А ведь был не человек, а настоящий кремень.
— Если бы я только мог взять ее с собой, — говорит он, кладя тельце обратно в снег.
— Вы не сможете взять всех, — отвечаю я. — Приди в себя, парень, нужно что-нибудь перекусить.