Флейта Аарона. Рассказы
Шрифт:
— Ты не забудешь про свечи, папа? — на этот раз более уверенным тоном сказала Миллисент.
— Хорошо, — ответил он.
Жена покосилась на него, когда он надевал пальто и шляпу. Он любил хорошую одежду и выглядел франтом. Она подумала, что женщины на улице будут обращать на него внимание, кокетничать с ним и чувство горечи, смешанное с раздражением поднялось в ней. Какая несправедливость, что он может уходить, когда ему вздумается, а она постоянно привязана к дому и детям.
— Нельзя ли узнать, когда ты вернешься? — сдерживая себя, спросила она.
— Я приду не поздно.
— Ты
Аарон ничего не ответил, взял трость и пошел к дверям.
— Купи детям свечей на елку и умерь немножко свой эгоизм, — крикнула жена ему вслед.
Аарон остановился и повернулся в темноте к дому.
— Сколько свечей вам надо?
— Дюжину. И столько же елочных подсвечников, если найдешь, конечно.
Голос ее звучал уже спокойнее.
— Хорошо, — сказал Аарон, уходя в темноту.
Он шел через поля по направлению к соседнему городку, сиявшему ночью праздничными огнями. Поля находились справа от дороги, по которой шел Аарон. Он быстро достиг окраинных улиц и с удовольствием вышел из темноты. На первый взгляд все кругом напоминало довоенное время: залитые электричеством улицы, оживленная праздничная толпа горожан.
На каждом шагу Аарон Сиссон встречал знакомых и должен был отвечать на приветствия.
Аарон повернул на главную улицу — единственную, где находились магазины. Тут стояла толкотня, как на базаре, и шла суетливая борьба между людьми, которые стремились опередить друг друга у прилавка и кассы. Деньги текли, как вода. Взрослые, как дети, увлеклись покупками и тратой денег. Все забыли, как трудно жилось после войны и сколько у каждого в семье неудовлетворенных потребностей. Цены на все были высокие, но даже люди скупые и расчетливые в ежедневных расходах, казалось, были охвачены жаждой мотовства и роскоши. У каждого прилавка шла борьба, как у подножки переполненного трамвая.
Когда Аарон подошел ближе к торговой площади, он вспомнил про заказанные ему подсвечники и свечи. Ему не хотелось смешиваться с толпой. И он медленно шел вдоль ряда магазинов, битком набитых людьми, и заглядывал в окна, выбирая, где посвободнее. С трудом преодолевая желание совсем отказаться от покупки, он вошел в лавку.
— Есть у вас свечи для елки? — спросил он продавца.
— А сколько вам потребуется?
— Дайте дюжину.
— Могу отпустить полдюжины. Требуют нарасхват. Предложу вам в виде исключения две коробки, по четыре свечи в каждой. Всего восемь штук. По шесть пенсов за коробку.
— Хорошо. А нет ли у вас елочных подсвечников?
— Подсвечников? И не спрашивайте! Совсем не поступали в продажу в этом году. Нигде не найдете. Такая досада.
— Дайте еще конфет.
— Карамели? Два пенса за унцию. Сколько прикажете?
— Четыре унции.
Сиссон с любопытством следил, как продавщица ловко взвешивала товар на весах.
— Выбор рождественского товара у вас невелик, — сказал он.
— И не говорите! Особенно кондитерские изделия… Правительство разрешило для праздника увеличить обычно отпускаемое количество только в шесть раз. И это в то время, как казенные склады ломятся от сахара! Пришлось довольствоваться тем, что есть, огорчить покупателей и испортить себе торговлю.
Аарон молчал в ответ на эти жалобы лавочницы.
— Да, можно было надеяться, что первое Рождество после войны мы встретим веселее. Но что поделаешь с таким правительством!..
— Ничего. Прощайте, — с досадой буркнул Аарон, складывая в карман свои покупки.
II
«Под Королевским Дубом»
Война уничтожила мелкую базарную торговлю городка. Когда Аарон проходил через торговую площадь, он заметил на ней всего только две жалкие палатки. Но толпа кишела на площади, точно посреди оживленного рынка. В воздухе стоял гул голосов, почти исключительно мужских. Это кучки мужчин теснились у дверей кабаков.
Но Аарон не пошел туда. Он собирался зайти в загородный трактир, где был завсегдатаем, и потому, выйдя снова на окраину города, стал в темноте спускаться по крутой дороге, сползавшей с холма. Редкие уличные фонари тускло освещали путь. Под окаймлявшими дорогу густыми деревьями было совсем темно. Только у входа в трактир с вывеской «Под Королевским Дубом» ярко горела электрическая лампа и призывно бросала сноп света в темноту ночи. Это был низкий белый дом, стоявший тремя ступенями ниже уровня улицы. Внутри трактир был слабо освещен, но оттуда доносились голоса многочисленных посетителей.
Открыв входную дверь, Сиссон очутился в узком каменном коридоре. Старый Боб, хозяин, с тремя пивными кружками в одной руке, выглянул узнать, кто вошел, и скрылся сейчас же в дверь налево, где был общий зал. Трактирная стойка занимала небольшой выступ с окном, по правую сторону коридора, так как помещение трактира было очень невелико. За стойкой бара виднелась хозяйка, которая вела кассу и помогала мужу. Тут же за ее спиной находилась крошечная дверца, через которую можно было пройти в тесную комнатушку. Здесь хозяйка принимала особо почетных посетителей, — своих личных друзей.
— А, вот вы наконец! — воскликнула она, разглядев вошедшего Аарона.
И так как никто не входил в заднюю каморку без особого приглашения, она прибавила:
— Войдите.
В ее, казалось бы, приветливом голосе звучала какая-то напряженная нотка, по которой можно было догадаться, что она ждала его и сердилась, что он пришел так поздно.
Аарон Сиссон с молчаливым приветствием прошел мимо нее в почетный салон. Это была очень тесная комнатка, где не могло бы поместиться более десяти человек. Ровно столько мест и было на скамьях, поставленных вдоль стен и по обеим сторонам пылающего камина. Два небольших круглых стола завершали более чем скромное убранство.
— Я стала уже думать, что вы совсем не придете сегодня, — начала разговор хозяйка, ставя перед ним на поднос виски.
Это была крупная, хорошо сложенная, румяная женщина с тонким профилем, обличавшим еврейскую кровь. Быстрые умные глаза отливали золотисто-ореховым тоном. Ее плавные, медленные движения странным образом противоречили резким, порывистым интонациям голоса.
— Разве я опоздал? — спросил Аарон.
— Да, вы очень опоздали, смею вас уверить. Мы закрываемся сегодня в девять. — И она взглянула на золотые часики, висевшие у нее на груди.