Флейта и Ветер
Шрифт:
– Лежать! – тихо, но грозно предупредил отец. – Будешь делать то, что я скажу.
Он встал и уселся в кресло. Покосился – лежит или нет?
Инна лежала смирно, заливаясь слезами. Старалась громко не всхлипывать, не злить.
Он откинулся на спинку и закурил еще одну сигарету.
– Я тебе поясню. – сказал уже нормальным тоном. – У меня на фирме полная жопа… Я Эдику задолжал сто пятьдесят тысяч. Ты видела когда-нибудь такие деньги?
Инна старалась лежать как можно более тихо.
– А. То-то! – глубоко затянулся он. – Откуда тебе
Инна кивнула. Прекрасно помнила этого оборзевшего бандюка с искусственными зубами. Она села на ковре и вытерла слезы.
Отец посмотрел на нее совершенно бычьим взглядом:
– Ты станешь богатой, а я выберусь из этой задницы. Завтра пойдете подавать заявление.
– Что? – у Инны еще гудело в голове и она не поверила тому, что услышала.
– Жениться, дура! Ты же хотела стать женой?
– Нет! Па, не надо! Ничего я не хотела! Не надо! – она напряглась, готовая вскочить и броситься к выходу. – Не надо, папа, мной рассчитываться за свои трудности!
Договорить не успела – отец прыгнул на нее, как оборотень в фильмах ужасов.
Инна чудом успела стать на четвереньки и броситься к прихожей. Отец крепко ухватил ее за лодыжку.
– Бежать? – проревел он. – Убью!
Инна лягнула его прямо в лицо и вырвалась в прихожую. До двери метра два. Не успела. Отец, словно медвежьей лапой, сбил в сторону кухни и она упала, поползла, уже совершенно не соображая, что делает. Только одна мысль – уйти от ударов.
На кухне к табачному дыму добавился угар от пригоревших к сковороде овощей. Инна рванулась, пытаясь схватить сковороду, зацепила ручку и грохнулась на пол под новым ударом. Овощи посыпались на спину вместе с каплями раскаленного масла. Но кричать уже не было сил. Сковорода зашипела возле самой руки. Инна попыталась подняться – еще удар. Она сквозь жуткую боль почувствовала, что отец всем телом прижал ее к полу.
Еще раз рванулась – без результата. Голова уперлась в мусорное ведро. Рука сама потянулась вверх, ухватила горлышко бутылки и…
Инна услышала только звон стекла – вообще ничего не почувствовала. Отец свалился с нее на бок и сразу обмяк.
Отдышалась, чувствуя на лице неприятную липкость. С волос отца густо капала кровь. Инна встала.
Умыла лицо, оставляя алые разводы на раковине.
Перешагнуть через лежащего не смогла, прошла вдоль стенки, прижавшись обожженной спиной. Больше всего боялась, что отец встанет.
Двор словно ждал ее из подъезда, встретил близким уличным шумом и далекими криками чаек. В глазах все размывалось, плыло. Еле успевая смахивать слезы, Инна выскочила на улицу.
Прохожие – сплошная река. Инна почувствовала, что плывет против течения.
Люди, люди… Инна давилась слезами.
Одетая кое-как, наспех, она больше всего хотела остаться одна.
Люди, люди…
Мамочка родная, что ж я наделала…
Надо было хотя бы скорую… Или милицию.
Поздно.
Сбежала, бросила. Бросилась.
Что ж теперь делать?!
Дворы, дворы. Подальше от людей.
Плечи содрогались нервной дрожью и плачем.
Спрятаться…
Инна ворвалась в длинную, залитую лужами арку, и побежала, расплескивая эхо подошвами. Прорвалась сквозь скрученное в кирпичный рулон пространство, выскочила, споткнулась. Снова бегом.
Гулкий колодец двора навис отсыревшими стенами, а над ним небо линялым флагом. Инна пробежала насквозь, потом куда-то свернула, потом вдоль стены. Чуть не свалила рекламную стойку с корявой надписью «Резка зеркал и стекла».
Выскочила на дорогу и сразу на нее загудели, завизжали тормозами, заругались грязно и с удовольствием.
Бежать дальше.
Все мелькало и, не задерживаясь, убегало назад. Серые стены, решетки из чугуна, ступеньки, канавы, бордюры, скамейки, цепи, шары из гранита, трамваи, каменные копыта коней. Больше всего на свете Инна хотела сейчас убежать в такую даль, где ее не найдет ни один человек. Но она устала и ноги не несли больше, спотыкались даже на ровном месте.
Куда же спрятаться? Куда?!
Она вбежала в узкую арку, манившую откровенным безлюдьем, потом в следующую, а за ней оказалась целая цепь из арок, словно Инна попала в зеркальный коридор. Три, четыре, пять…
Девушка зажмурилась и выскочила на открытое пространство.
Ветки в лицо. Хлестко.
Бежать, бежать, бежать…
Упала.
В ушах медленно утихал рокот крови.
Под пальцами гравий. Горстью.
У самой земли стелился медленный, низкий запах цветов. Инна не видела, но ощущала, как высоко над ветвями проплывают белоснежные облака, а по земле трепещут тени от листьев.
Она лежала на усыпанной гравием круглой площадке в самом сердце какого-то парка или даже леса – такой он был старый и неухоженный. Светлые дорожки разбегались от нее во все стороны, как лучи паутины и в центре она сама, словно пойманная в эту неосязаемую сеть.
Застрекотали кузнечики.
Инна была одна. Кроме нее ни души – только птицы на ветках. Вороны.
– Что же делать… – в голос сказала она. – Господи, что же мне теперь делать?
Она встала и не отряхиваясь побрела по одной из дорожек. Вороны поворачивали головы, как автоматы слежения. Механизмы.
Парк безмолвно уползал за спину, свет солнца пятнами плыл под ногами. Геометрия одиночества.
Инна остановилась.
– Мамочка, милая, зачем же я тебя не послушалась?
Она опустилась на колени и закрыла лицо ладонями.
– Господи, сделай так, чтоб все это было во сне. Господи…
Она подняла лицо к небу. Там плыли очень медленные облака и светило яркое солнце.
Давно, в далеком-далеком детстве, все было другим, но облака были точно такими же. Мягкими и плотными. Казалось, что на них можно лежать, как на бабушкиной перине, и забраться туда было бы лучшим на свете решением жизненных неурядиц.