Флоренс Адлер плавает вечно

Бинленд Рэйчел

Он подвинулся к Эстер, ее собственной рукой указывая на точку, где силуэт кита пропал из вида. Она серьезно изучала горизонт, и он заметил вдруг, что задержал дыхание.

– Ты не видишь? – прошептал он ей в ухо.

– Я не смотрю, – поправила она. Эта разница была одной из тех тонкостей английского, что часто ускользали от Джозефа в первые годы в Америке. Он понял ее только много позже, когда дюжины раз прокрутил события того вечера в голове. Эстер не отпустила его руку, но повернулась к нему, опалив дыханием щеку. Когда он едва заметно коснулся ее губ своими, поцелуй был вопросом.

Через неделю Эстер вернулась в Филадельфию

с родителями, а еще через год набралась смелости сказать им о том, что выходит за Джозефа. Потеряй ее Джозеф в любой момент после того, как она взяла его за руку, и ее призрак на веки вечные преследовал бы его.

Джозеф позволил себе задержаться на воспоминании об их первых днях вместе, а затем повернулся к Стюарту. Нет, он не хотел знать, сколько на самом деле Стюарт и Флоренс значили друг для друга. Не думал, что знание о том, как любима была его дочь, сделает ее потерю легче.

– Ты помнишь лето, когда Женская плавательная ассоциация привезла Шарлотту Браун в Атлантик-Сити? – спросил Джозеф.

Лицо Стюарта мгновенно просветлело.

– У бухты? Конечно.

– Она была такой крохой. Старше Флоренс на год или два. Ей было пять или шесть? Когда она нырнула в воду, Флоренс закричала, чтобы я спас ее, – сказал Джозеф, посмеиваясь от воспоминания. – Она проплыла полдюжины ярдов, прежде чем я убедил Флоренс, что она не нуждается в спасении.

– Я тоже ходил с отцом, – сказал Стюарт, и на мгновение показалось, что мыслями он был далеко.

– Флоренс видела семидесятитонного кита у Стального пирса, но было что-то особенное в девочке ее возраста, которая разрезала воду, словно форель.

Стюарт в ответ не то хохотнул, не то вздохнул.

– Она могла сама научиться чему угодно, – сказал Джозеф.

Флоренс любила рассказывать, что плавать ее научил отец. Байка получалась хорошая, потому что Джозеф сам плавать не умел. Ему потребовалось только привести ее к воде, так же, как и Фанни.

Он выбрал спокойный летний день и дождался отлива, прежде чем послать Флоренс переодеваться в купальный костюм. Затем провел ее по Метрополитен-авеню, через Набережную, мимо купален и стульев для аренды к пирсу Хайнц. На плече он нес длинную веревку; один конец он привязал к толстой деревянной балке подальше от свай пирса, а другой сбросил в воду, наблюдая, как веревка разворачивается в воздухе.

Когда они вернулись на пляж, Джозефу пришлось по пояс зайти в воду, чтобы найти конец веревки, который он вытащил на берег и обвязал вокруг тонкой талии Флоренс. Он несколько раз потянул за получившееся спасательное приспособление и объявил его надежным.

– В воде твои руки и ноги должны постоянно двигаться, – выдал Джозеф свое единственное указание.

В тот день Флоренс научилась плавать – ничего похожего на настоящие гребки, но достаточно, чтобы держать голову над водой.

– Флоренс нужно было знать только одно, – сказал Джозеф Стюарту, – я верил, что она поплывет.

– Вы сделали ей подарок, – сказал Стюарт, впервые встречаясь взглядом с Джозефом.

– Разве?

Стюарт нахмурился.

– Я предлагаю сделку, – сказал Джозеф. – Отныне мы больше не будем говорить о…

Легкий стук в дверь прервал Джозефа.

Миссис Саймонс чуть приоткрыла дверь.

– К вам мисс Эпштейн.

– Анна? – одновременно спросили мужчины.

Айзек

Откинувшись на стуле достаточно далеко, Айзек мог увидеть дверь в

кабинет Джозефа. Всю эту неделю она была закрыта. Он всегда поглядывал на нее – никогда не было лишним следить за приходом и уходом тестя, – но на этой неделе он следил за ней особенно внимательно.

Эстер наказала Джозефу и Айзеку вернуться к работе и вести себя так, будто ничего не случилось, но Джозеф свое задание с треском провалил. Ни опущенные жалюзи, ни глупое объявление от руки на двери его кабинета обычными не казались. А в четверг, когда после обеда миссис Саймонс зашла в его кабинет и вышла явно не в себе, Айзек уверился, что Джозеф рассказал ей правду о Флоренс. Эта женщина, обычно такая стойкая, несколько минут промокала глаза, прежде чем удалиться в уборную, откуда даже сквозь свист вентиляции Айзек слышал ее рыдания.

В пятницу посетители повалили рекой. Сперва друг Флоренс Стюарт, затем Анна. Приход Стюарта казался в каком-то смысле логичным – этот неудачник явно был от Флоренс без ума. И все знали, что он в ссоре с отцом, так что не было удивительно, что он прицепился к Джозефу. А вот визит Анны объяснить было сложнее, и в итоге Айзек большую часть дня размышлял о нем. Насколько Айзек знал, за три месяца, проведенных с Адлерами, она ни разу не приходила на завод. Сегодня она провела в кабинете Джозефа четверть часа, возможно, чуть дольше, а ушла с явным облегчением. Окна кабинета Айзека выходили на улицу, так что он выждал тридцать секунд, которые понадобились бы Анне, чтобы спуститься на два пролета лестницы и выйти из здания, встал, потянулся и подошел к окну.

Занятно – ее ждал Стюарт. Он сидел на ступенях завода со шляпой в руках, повернув лицо к солнцу. Когда Анна открыла тяжелую входную дверь, он вскочил на ноги. Как Айзек ни старался, разобрать их разговор ему не удалось, но он проследил взглядом, как они вместе идут вниз по Теннесси-авеню, прежде чем вернулся к работе.

Разобраться в Анне было тяжело – отчасти из-за сильного акцента, отчасти оттого, что возникла она из ниоткуда. По легенде мать Анны, Инес, выросла вместе с Джозефом, но Айзек был уверен, что все не настолько просто. Одно дело, что Айзек написал Анне спонсорское письмо – все знали, что цена им не больше стоимости потраченной бумаги. Но вот поселить ее в свободную комнату – совсем другое. Айзек не думал, что Джозеф был человеком, который пустил бы в свой дом кого угодно.

Не приходилось сомневаться, что дела в Германии шли плохо. За год с тех пор, как нацисты пришли к власти, они уже сняли евреев с государственной службы, ограничили права еврейских докторов, юристов и специалистов других профессий, запретили выступления еврейских актеров и ограничили число еврейских студентов в немецких школах и университетах. Джозеф внимательно следил за происходящим и пересказывал самые ужасные случаи Айзеку, когда тот приходил и уходил из офиса на третьем этаже. Вместо приветствия Джозеф выдавал заголовок из утренней газеты: «Они отобрали лицензии у бухгалтеров-евреев» или «Никаких больше медицинских университетов для евреев в Баварии». По словам Джозефа, Рузвельт засунул голову в песок, и, если американцы собирались ждать, пока что-нибудь сделает Конгресс, то ждать им пришлось бы еще долго. Как и многие предприниматели-евреи в городе, Джозеф вносил пожертвования в Американский еврейский комитет, и Айзек подозревал, что жертвовал он немало, раз его имя было в «Золотой книге», а президент местного отделения регулярно звонил Джозефу лично.