Флоренс Аравийская
Шрифт:
– Теперь, когда записи стали цифровыми, с этим полегче, – говорил Бобби. – Чип содержит алгоритм, который стирает запись при попытке второго просмотра или копирования. Удобная штука. Я уже много раз этим пользовался.
Флоренс после того, как она швырнула телефон в канализацию, явно не хотелось поддерживать беседу.
– Послушай, Фло, – сказал Бобби. – Ты устала. Ты сделала все, что могла. Он и не собирался ее отпускать. Даже если бы он захотел, ему бы не позволили васабийцы. Единственное, что им нужно больше, чем голова Лейлы, – это
– Алгоритм, – задумчиво произнесла она. – Это арабское слово. Происходит от «Аль-Хаваризми». Так звали одного математика, жившего двенадцать столетий назад. Тогда они были великими… Они убьют ее, Бобби.
– Может, французы вмешаются. Им такой пиар не нужен. Они, может, и мудаки, но выглядеть мудаками не любят.
– Нет, они убьют ее.
– Слушай, а не рвануть ли нам домой, Фло? Похоже, мы тут никому уже помочь не сумеем.
Она посмотрела на него.
– Испугался?
– Чтобы испугаться, нужно прежде всего иметь желание остаться в живых. Раньше мне на это было плевать, потому что у меня никого не было. Но не теперь. Если ты понимаешь, о чем я.
– Не очень-то счастлив ты оттого, что влюбился.
– Если честно, у меня по этому поводу противоречивые ощущения. Для того чтобы испытать это чувство, на свете существует масса более подходящих мест, чем Ближний Восток.
– Француз ждет, что вы его примете, о Святейший.
– Что? Да кем он себя воображает, чтобы вот так заявляться? И где шейха? Я велел тебе привести ее сюда.
– Она скоро будет. Ее пришлось… немного помыть. Она была непрезентабельна, повелитель. В камере никаких удобств…
– Я не просил тебя устраивать ей купание, Фетиш.
– Глупость моя безгранична, как пустыня Нафта, о господин. Простите меня.
Малик издал звук, похожий на рычание.
– А пока она не пришла – быть может, вы примете француза, повелитель?
– Чего ему надо?
– Я не знаю, имам.
Знакомство с французским словом oubliette кардинально изменило позу Фетиша – его позвоночник находился теперь постоянно в согнутом положении.
– Пять минут. Ты меня понял, Фетиш?
– Воистину добросердечен имам.
Делам-Нуара пригласили в кабинет.
– Имам очень великодушен, приняв меня так быстро.
– Мы очень заняты, месье. О чем вы хотите поговорить?
– Мы перехватили один телефонный разговор американцев, повелитель. Я подумал, что вам лучше услышать это из моих уст, так сказать лично, а не по телефону.
– Да?
– Это очень щекотливый момент.
– Да, да, я понял. Итак?
Делам-Нуар понизил голос:
– Насколько я понимаю, мой повелитель вчера общался по телефону с министром иностранных дел Васабии принцем Бавадом?
– Откуда вам это известно? А если и так? Я правитель Матара.
На самом деле благодаря Фетишу французы уже давно прослушивали телефон Малика. Но лучше было делать вид, что такими вещами занимаются только отвратительные американцы.
– Я не критикую имама. Но похоже, что американцы подслушивали этот разговор. Технически они очень… скажем, довольно умны. Издержки современности. Всегда кто-нибудь подслушивает. Это, конечно, не мое дело, однако теперь, в связи с тем, что мы узнали, становится в каком-то смысле и моим делом. Вы улавливаете, отчего мне так неловко?
– И отчего же?
– Благодаря американцам у нас имеется запись этого разговора. Насколько я понимаю, принц Бавад был с вами… как бы это сказать… крайне авторитарен?
– Я сам разберусь в своих отношениях с принцем Бавадом, – сухо сказал Малик.
– Конечно, конечно. Однако лично мне его тон показался очень грубым. Очень повелительным, очень наглым. Назвать вас – простите меня, Великий Имам, но я только цитирую, – сыном рабыни с кухни, обманщиком на автомобильных гонках, да еще сказать, что, если вы не выполните в точности указания васабийцев – как он там дословно сказал? – «мы сбросим тебя с трона, как загнивший инжир». Весьма необычное выражение, признаться. Для дипломата этот принц не такой уж мастер в дипломатии.
– Бавад – жаба. Отныне я веду дела только с Таллулой.
Делам-Нуар пожал плечами так, как это умеют одни французы.
– Это понятно, но Бавад приходится племянником королю Таллуле, и они очень близки. Не думаю, чтобы принц говорил такие вещи без одобрения своего дяди короля.
– Ну и что из этого? – нетерпеливо спросил Малик.
– Mon imam, суть в том, что запись этого разговора есть у американцев. И мой вывод таков: если вы казните бывшую шейху Лейлу, американцы воспользуются этой записью как предлогом для прямого вмешательства. Флоренс привлекла к себе много внимания в Соединенных Штатах. Да и во всем мире.
– И что сделают эти американцы? Перестанут покупать нефть? Ба!
– Скорее всего, они обнародуют то место записанного разговора, где Бавад приказывает вам убить ее. Представьте себе, как это будет выглядеть. Как будто вы всего лишь марионетка в руках васабийцев. И кому это надо? Васабийцам, скорее всего, плевать. Но Франции, как вашему союзнику и подлинному другу, этого точно не надо, – улыбнулся Делам-Нуар. – Нам нужен в Матаре сильный имам. Независимый имам! Не такой, который должен просить разрешения у дома Хамуджа всякий раз, как ему захочется сходить в туалет. Разумеется, вы всегда будете оставаться зависимым от Франции.
Малик вскинул руки над головой.
– Но что я могу поделать? Они хотят, чтобы вдова эмира была мертва и чтобы эта тварь Флоренс тоже была мертва, а в том, что ее не могут поймать, они обвиняют меня. Меня! Вы понимаете, как эта Флоренс провела нас? Я попросил ее записать пленку, как вы мне сказали, но она обманула нас, эта стервозная шлюха. Запись можно посмотреть один раз, а потом – пф-ф-ф! – и ничего нет. Все исчезло, как джинн.
– Виной моя собственная глупость, Великий Повелитель, – успокаивающим тоном сказал Делам-Нуар. – Вы сделали все, что от вас требовалось, абсолютно точно, а мы… Нет, во всем виноват я один… Я подвел вас, упустив из виду, что они могут воспользоваться этим шпионским трюком, придуманным в ЦРУ. Я проклинаю себя. Сегодня я не смогу уснуть, поскольку…