Флорвиль и Курваль, или Фатализм
Шрифт:
В тот же день я получила ответ от господина де Сен-Пра; он приглашал меня вернуться. После зловещих событий, пережитых мной в Нанси, город этот стал мне невыносим, и я, не медля ни часу, покинула Нанси и направилась в столицу, отныне преследуемая новым призраком – погибшая женщина, казалось, беспрестанно кричала мне вслед: «Это ты, несчастная, ты посылаешь меня на смерть, и даже не ведаешь, кого толкаешь на гибель своею собственной рукой».
Потрясенная пережитыми горестями, я попросила господина де Сен-Пра подыскать мне тихое пристанище, где я провела бы остаток дней своих в глубоком уединении, строго соблюдая все религиозные предписания. Он порекомендовал мне обитель, где вы, сударь, меня встретили; я переехала на той же неделе и выходила оттуда лишь два раза в месяц, дабы повидаться с дражайшим своим покровителем и изредка навестить госпожу де Леренс. Однако небеса, всякий раз обрушивающие на меня свои удары, недолго позволяли наслаждаться общением с дорогой моей подругой: в прошлом году я имела несчастье потерять ее; госпожа де Леренс была настолько нежна ко мне, что пожелала видеть меня рядом в тяжелые минуты кончины, и последний свой вздох испустила она на моих руках.
Но кто бы мог подумать, сударь, что уход ее окажется не столь безмятежным, как смерть госпожи де Веркен! Одна, никогда и ни на что не уповавшая, ничуть не страшилась разом всего лишиться; другая же трепетала, утрачивая возможность исполнения своих надежд. Ни малейших угрызений совести не наблюдала я при кончине той, кого они, несомненно, должны были одолевать: та же, что не нажила ни единого повода для раскаяния, испытывала муки. Госпожа де Веркен, угасая, сожалела лишь о том, что совершила недостаточно зла; госпожа де Леренс расставалась с жизнью, укоряя себя за то, что сотворила слишком мало добра. Одна осыпала себя цветами, горюя лишь об утрате наслаждений; другая пожелала быть сожженной на кресте и отчаивалась
Подобные противоречия потрясли меня; неясные сомнения завладели душой моей. Отчего же, спрашивала я себя, – в эти страшные минуты покой является уделом безнравственности, ведь ему должно сопровождать благочестие? Но в тот же миг я ощутила поддержку некоего небесного голоса, словно зазвучавшего в тайниках моего сердца. – Мне ли, – воскликнула я, – мне ли судить о промысле Предвечного? То, чему я стала свидетелем, все более убеждает меня в преимуществе добра: страхи госпожи де Леренс – не что иное, как забота о сохранении добродетели, а бездушная апатия госпожи де Веркен – суть последние заблуждения преступного ума. Ах! Если мне дано будет выбирать в заключительные минуты жизни моей, то молю Господа ниспослать мне тревогу одной вместо очерствения другой.
Таково последнее из моих злоключений, сударь. Вот уже два года я живу в обители Успения Пресвятой Богородицы, куда поместил меня мой благодетель; да, сударь, я провела здесь уже два года, не зная ни минуты покоя, не было ни одной ночи, когда перед глазами моими не появлялись бы злополучный Сент-Анж и та несчастная, которую из-за меня казнили в Нанси. Вот в каком расположении духа вы встретили меня, и вот каковы мои тайны. Разве не обязана была я раскрыться перед вами, дабы не злоупотреблять вашим ко мне расположением? Судите сами, могу ли я отныне считаться достойной вас… способна ли та, чья душа преисполнена страданием, скрасить радостью вашу жизнь. Ах! Поверьте мне, сударь – не нужно обманывать себя; мой удел – строгое уединение; позвольте же мне вернуться в смиренную мою обитель; вырывая меня оттуда, вы обрекаете себя на вечное зрелище угрызений совести, терзаний и несчастья.
Завершив историю своей жизни, мадемуазель де Флорвиль была чрезвычайно взволнована. Эта живая, тонкая и чувствительная натура не могла не принять близко к сердцу воспоминания о собственных злоключениях.
Господин де Курваль, ни в начальных, ни в конечных событиях ее рассказа не усматривал веских причин для отказа от своих намерений. Он всячески старался успокоить свою избранницу.
– Снова повторяю, мадемуазель – говорил он, – повествование ваше явно изобилует роковыми случайностями; однако я не нахожу ни одной, способной потревожить вашу совесть, либо задеть вашу репутацию… Любовная связь в шестнадцать лет… да, пожалуй, но сколько смягчающих обстоятельств в вашу пользу… ваш юный возраст… обольщения госпожи де Веркен… необычайно привлекательный юноша… которого вы – смею надеяться, что это действительно так, мадемуазель – больше ни разу не встречали, – продолжал господин де Курваль с беспокойством в голосе… – и которого, скорее всего, уже никогда не увидите…
– О, никогда, заверяю вас! – ответила Флорвиль, догадываясь о причинах беспокойства господина де Курваля.
– Прекрасно! – воскликнул он. – Умоляю вас, мадемуазель, закончим этот разговор, позвольте внушить вам раз и навсегда – рассказ ваш не содержит ничего, что могло бы ослабить в сердце порядочного человека самое почтительное уважение к добродетелям вашим, как и восхищение вашей красотой.
Мадемуазель де Флорвиль попросила позволения съездить в Париж, дабы в последний раз испросить совета у своего благодетеля, пообещав, что сама она отныне не станет чинить препятствий их браку. Господин де Курваль не мог отказать ей в стремлении воздать дань уважения своему покровителю; она уехала и неделю спустя вернулась вместе с Сен-Пра. Господин де Курваль осыпал того любезностями; в самой обходительной манере засвидетельствовал он господину де Сен-Пра, насколько польщен возможностью связать свою судьбу с его подопечной, и просил того по-прежнему удостаивать сию прелестную особу звания родственницы. Сен-Пра должным образом отвечал на знаки внимания со стороны господина де Курваля и крайне благоприятно отзывался о характере мадемуазель де Флорвиль.
Наконец настал столь желанный для Курваля день. Началась церемония бракосочетания. Во время чтения брачного контракта он был приятно удивлен, узнав, что господин де Сен-Пра, никого не предупредив, в честь этой свадьбы добавил четыре тысячи ливров ренты к пенсиону мадемуазель де Флорвиль, тем самым удвоив его, и также после своей смерти отказывал ей по завещанию сто тысяч франков.
Прекрасная девушка обливалась слезами, видя новые милости своего покровителя. В глубине души она чувствовала себя польщенной, что может предложить тому, кто взял на себя заботу о ней, состояние, примерно равное его собственному.
Приветливость, чистая радость, взаимные проявления уважения и привязанности царили в этом супружестве… роковом супружестве, горящий факел которого уже начали тайно загашать яростные Фурии.
Господин де Сен-Пра провел неделю в имении Курваля, вместе с друзьями нашего новобрачного; но затем супруги не пожелали последовать за ним в Париж. Они решили остаться в своем загородном имении до наступления зимы, дабы привести в порядок свои дела, и уже впоследствии обзавестись надлежащим домом в Париже. Господина де Сен-Пра попросили подыскать им приличное жилище неподалеку от него, чтобы видеться почаще; в таких приятных надеждах на лучшие перемены господин и госпожа де Курваль провели первые три месяца совместной жизни; уже можно было с уверенностью говорить о беременности госпожи де Курваль, и молодожены не преминули поделиться этой радостью с любезным Сен-Пра, когда одно непредвиденное обстоятельство безжалостно разрушило благоденствие счастливых супругов, обратив нежные розы Гименея в траурные кипарисы.
Здесь перо мое останавливается… Мне должно попросить у читателя прощения и умолять его не продолжать… да… пусть он прервется на мгновение, если не желает содрогнуться от ужаса… Печальна участь человеческая на земле… Жестоки повороты неумолимой судьбы… Отчего случилось так, что несчастная Флорвиль – это добродетельнейшее, прекраснейшее и чувствительнейшее создание – по непостижимой воле роковых совпадений оказалась отвратительнейшим чудовищем, какое только могла создать природа?
Как-то вечером эта нежная и любезная супруга, сидя подле мужа, читала необычайно мрачный английский роман, наделавший в ту пору много шума.
– Поистине, – сказала она, отбросив книгу, – вот создание, почти столь же пренесчастное, как я.
– Столь же пренесчастное, как ты! – воскликнул господин де Курваль, сжимая любимую супругу в объятиях… О Флорвиль, я думал, что заставил тебя позабыть о невзгодах… Теперь вижу, что ошибся… Как можешь ты произносить при мне такие суровые слова!..
Но госпожа де Курваль словно застыла; она не проронила ни звука в ответ на ласки супруга; словно в каком-то забытьи, она с ужасом отталкивает мужа и бросается от него прочь на софу, разражаясь рыданиями. Напрасно достойный супруг падал к ее ногам, умоляя боготворимую им женщину успокоиться или хотя бы объяснить причину этого взрыва отчаяния. Господа де Курваль продолжала отталкивать его и отворачиваться. Курваль, пытавшийся утереть ее слезы, готов был подумать, что душа ее вновь загорелась от воспоминаний о той старинной роковой страсти, и не удержался от упреков. Госпожа де Курваль молча выслушала их, но в конце поднялась и ответила супругу:
– Нет, сударь, нет… Вы превратно истолковали приступ отчаяния, с коим я не в силах была бороться: тревожат меня не воспоминания, меня пугают странные предчувствия… Мне хорошо с вами, сударь… очень хорошо… но я не рождена для счастья; для меня оно не может быть долгим; злополучная звезда моя обращает его сияние во вспышку молнии перед ударом грома… Мысли об этом заставляют меня содрогаться: я ощущаю, что мы с вами не предназначены друг для друга. Сегодня я ваша супруга, а завтра, быть может, мы не будем жить вместе… Какой-то тайный голос вопиет из глубины моего сердца, что сегодняшнее наше блаженство растает, точно дым, подобно цветку, что расцветает и угасает в течение одного дня. Не обвиняйте меня ни в непостоянстве, ни в охлаждении, сударь; виновна я лишь в излишней чувствительности, – в злосчастном своем даре видеть окружающий мир с самой мрачной его стороны, что поделать, таковы последствия моих неудач…
Господин де Курваль, стоя на коленях перед супругой, пытался успокоить ее и ласками, и словами, но безуспешно. Как вдруг… Было около семи часов вечера, октябрь месяц… Появляется слуга и объявляет, что какой-то незнакомец желает безотлагательно переговорить с господином де Курвалем… Флорвиль вздрагивает… Невольные слезы стекают по щекам ее, она едва держится на ногах, слова застывают на губах ее.
Господин де Курваль, куда более озабоченный состоянием жены, нежели сообщением слуги, сухо отвечает, чтобы его обождали, и мчится на помощь супруге. Но госпожа де Курваль, изнемогая от внезапно охватившей ее смутной тревоги… старается скрыть свой страх от встречи с только что объявленным незнакомцем. Она делает над собой усилие, поднимается и говорит:
– Все это пустяки, сударь, не обращайте внимание. Пусть он войдет.
Лакей выходит. Через минуту он возвращается в сопровождении мужчины лет тридцами семи – тридцати восьми. Его приятное лицо, казалось, отмечено печатью неизгладимой грусти.
– О, отец мой! – вскрикивает незнакомец, падая к ногам господина
– Кто? Вы – мой сын!.. Великий Боже!.. Какими судьбами. Неблагодарный, что напомнило тебе о моем существовании?
– Мое сердце… повинное мое сердце, никогда не прекращавшее любить вас… Выслушайте меня, отец мой… выслушайте, я поведаю вам о бедах куда более страшных, чем мои собственные. Соблаговолите присесть и выслушать меня. И вы, сударыня, – продолжает молодой Курваль, обращаясь к супруге своего отца, простите, что впервые свидетельствую вам свое почтение, я вынужден раскрывать перед вами ужасные несчастья нашей семьи, которые невозможно далее скрывать от моего отца.
– Говорите сударь, говорите, – произносит госпожа де Курваль, запинаясь и бросая блуждающие взгляды на молодого человека. Язык несчастья для меня не нов. Я знакома с ним с самого детства.
И наш путешественник, пристально вглядевшись в госпожу де Курваль, с невольным смущением ответил ей:
– И вы несчастны, сударыня?.. О, небо праведное, возможно ли быть столь же несчастной, как мы!
Все садятся… Состояние госпожи де Курваль неописуемо… Она устремляет глаза на этого кавалера… Затем потупляет взор… и взволнованно вздыхает… Господин де Курваль плачет, сын пытается успокоить его, умоляя выслушать его со вниманием. Наконец, беседа входит в определенное русло.
– Мне так много нужно рассказать вам, сударь, – говорит молодой Курваль. – Позвольте опустить детали и сообщить только факты; прошу вашего обещания, а также обещания госпожи, что вы не станете прерывать меня, пока я не изложу все события.
Я покинул вас, сударь, когда мне было пятнадцать лет. Первым моим побуждением было последовать за матерью, которую я столь опрометчиво вам предпочел; она рассталась с вами много лет назад. Я присоединился к ней в Лионе, однако беспутство ее до такой степени ужаснуло меня, что, дабы сохранить хотя бы остатки моих чувств к ней, я вынужден был бежать от нее. Я переехал в Страсбург, где был расквартирован Нормандский полк…
Госпожа де Курваль встрепенулась, но не двинулась с места.
– Я вызвал некую симпатию у полковника, – продолжал молодой Курваль, – познакомился с ним покороче, и он дал мне чин младшего лейтенанта; год спустя я вместе с полком прибыл на постой в Нанси; там я влюбился в родственницу некоей госпожи де Веркен… соблазнил эту юную девушку, имел от нее сына, после чего безжалостно бросил его мать.
При этих словах госпожа де Курваль вздрогнула, из груди ее вырвался глухой стон, однако она еще продолжала держать себя в руках.
– Это злосчастное приключение явилось причиной всех моих невзгод. Я поместил ребенка от этой несчастной девушки у одной женщины неподалеку от Меца, которая пообещала мне позаботиться о нем. Некоторое время спустя я вернулся в свой полк. Там мое поведение было признано недостойным; девушка эта не могла больше появляться в Нанси, и меня обвиняли в том, что я погубил ее; она была очень мила, и судьба ее взволновала многих в городе; нашлись те, кто пожелал отомстить за нее; я дрался на дуэли, убил своего соперника, затем я переехал вместе с сыном в Турин, забрав его из окрестностей Меца. Двенадцать лет я прослужил у короля Сардинии. Не стану описывать все пережитые мною неудачи – им нет числа. Лишь покинув Францию, начинаешь понимать, что такое тоска по родине. Тем временем, сын мой подрастал и подавал большие надежды. В Турине я свел знакомство с одной француженкой из свиты той нашей принцессы, что вышла замуж при здешнем дворе, и эта почтенная особа выразила сочувствие к моим несчастьям. Я осмелился просить ее отвезти моего сына во Францию, дабы усовершенствовать там его воспитание, обещая ей навести порядок в моих делах и забрать у нее мальчика через шесть лет. Она дала согласие, отвезла моего несчастного ребенка в Париж, делала все возможное для его воспитания и в точности сообщала мне обо всем.
Я вернулся на год раньше, чем обещал; прибываю к этой даме, полный надежд обрести сладостное утешение в объятиях сына, с желанием прижать к себе этот милый залог некогда преданной мною любви… все еще обжигающей мое сердце… – Вашего сына больше нет, – говорит мне сия достойная подруга, обливаясь слезами, – он стал жертвой той же страсти, что сделала несчастным его отца. Мы отправили его в деревню, там он влюбился в одну очаровательную особу, чье имя я поклялась держать в тайне. Повинуясь безудержному порыву любви, он попытался похитить силой то, в чем ему отказала добродетельная девушка… Удар, нанесенный ею, чтобы отпугнуть его, поразил юношу в самое сердце и оказался для него роковым…Тут госпожа де Курваль впала в оцепенение, в какой-то миг даже показалось, что она уже не вернется к жизни; глаза ее стали безжизненно-неподвижными, кровь остановилась в жилах. Господин де Курваль, прекрасно уловив гибельную взаимосвязь этих злоключений, прервал сына и поспешил на помощь жене… Она приходит в себя и, сделав над собой героическое усилие, произносит:
– Пусть ваш сын продолжает, сударь. Похоже, чаша горестей моих еще не испита до дна.
Тем временем молодой Курваль, в недоумении, от чего эта дама принимает так близко к сердцу события, имеющие к ней, казалось, весьма отдаленное отношение, невольно приглядывается к ней, нечто неуловимое проскальзывает в чертах супруги отца его, и он не может смотреть на ее лицо без волнения. Господин де Курваль хватает сына за руку, стараясь отвлечь его внимание от Флорвиль, и приказывает продолжать свой рассказ, отбрасывая ненужные подробности, останавливаясь только на главном, уверяя, что таинственные совпадения, коими изобилует это повествование, вызывают в нем живейший интерес.
– После пережитой мною утраты сына я был в отчаянии, – продолжает наш путешественник. – Ничто уже не удерживало меня во Франции… Только вы один, отец мой!.. Но, не отваживаясь приблизиться к вам и опасаясь вашего гнева, я решил отправиться в путешествие по Германии. Несчастный родитель мой, сейчас мне предстоит поведать вам самое страшное, – говорит молодой Курваль, орошая слезами руки отца, – крепитесь же и вооружитесь мужеством, умоляю вас.
– Прибыв в Нанси я узнаю, что некая мадам Дебар – это имя взяла себе моя мать, ступив на путь разврата, после того, как ей удалось заставить вас поверить в ее смерть – итак, я узнаю, что эта самая мадам Дюбар недавно заточена в тюрьму за то, что заколола кинжалом свою соперницу, и на следующий день будет казнена.
– О сударь! – восклицает несчастная Флорвиль, кидаясь на грудь мужу со слезами и стенаниями… – О сударь! Теперь вы видите, чем завершается страшная череда моих злоключений?
– Да, сударыня, теперь вижу, – говорит господин де Курваль, – теперь вижу все, сударыня. Только заклинаю вас, дайте моему сыну договорить.
Флорвиль удалось снова сдержать себя. Однако она едва дышала и находилась на пределе своих душевных и физических сил.
– Продолжайте, сын мой, продолжайте, – говорит несчастный отец. – Еще немного, и я вам все объясню.
– Хорошо, сударь, – соглашается молодой Курваль. – Прежде всего я осведомляюсь, не произошла ли путаница в именах, к сожалению, все оказалось предельно ясно: преступница эта – моя мать; я испрашиваю разрешения увидеться с ней, добиваюсь встречи и падаю в ее объятия…
«Я умираю виновной, – говорила мне эта несчастная. – Но к событиям, приведшим меня к смерти, явно примешивается умысел злого рока. Подозрения должны были пасть на другого человека, поначалу так и случилось, но в этой гостинице случайно оказалась некая женщина с двумя слугами, они присутствовали на месте преступления, я же была настолько поглощена содеянным, что не заметила их: именно их свидетельские показания явились причиной смертного приговора. Впрочем, теперь это уже не имеет значения, не станем тратить последние минуты разговора на бесполезные жалобы; я должна раскрыть вам важную тайну, слушайте внимательно, сын мой. Как только глаза мои закроются навеки, ступайте и разыщите моего супруга, скажите ему, что среди всех моих злодейств есть одно, о котором он никогда не подозревал, наконец, настал час признаться… У вас есть сестра, Курваль… она появилась на свет через год после вашего рождения… Я обожала вас и опасалась как бы эта девочка не встала у вас на пути. Ведь рано или поздно ее надо будет выдавать замуж, а мне не хотелось, чтобы ей досталась часть принадлежащего вам имущества. Стараясь сохранить для вас все состояние целиком, я решила отделаться от этой девчонки, а также принять необходимые меры, чтобы супруг в будущем уже не получал плодов нашего брачного союза. Беспутство мое повлекло за собой новые непотребства, они отвлекли меня от такого рода преступлений, однако подвигли к совершению других, куда более страшных; что же до моей дочери, я без всякой жалости решила умертвить ее. Гнусность эту я собиралась осуществить с помощью щедро подкупленной мною кормилицы, но тут эта женщина сказала, что знает одного человека, который женат уже много лет, постоянно грезит о детях, и мечта его так и остается несбыточной. Кормилица предложила избавиться от девочки так, чтобы не совершать преступление и при этом, возможно, сделать мою дочь счастливой. Я тотчас согласилась; ребенок той же ночью был подброшен к дверям этого господина, в колыбельку было вложено письмо. Как только меня не станет, мчитесь в Париж к вашему отцу и молите его, пусть он простит меня, не вспоминает обо мне дурного и пусть возьмет эту девочку к себе».
При этих словах мать обняла меня… постаралась успокоить… ведь я был в ужасном волнении после всего, что узнал от нее… О, отец мой, на следующий день она была казнена. После этого страшная болезнь едва не свела меня в могилу, два года я находился между жизнью и смертью, и у меня недоставало ни сил, ни мужества писать вам. Едва здоровье вернулось ко мне – главной моей заботой стало броситься к вашим коленям, дабы взывать о прощении вашей несчастной супруги и сообщить имя человека, у которого вы сможете справиться о моей сестре. Его зовут господин де Сен-Пра.