Флотская Юность
Шрифт:
Дневальство по роте было дежурством нетрудным. Стой у тумбочки, следи за порядком в роте, одним словом, служба в тепле и уюте. Как тут не вспомнить стихотворение курсантского поэта, написанное в 1948 году и точно отражающее особенности несения службы дневальным и в мое время:
Я дневальный, наряженный
Эти сутки прослужить
И правами наделенный
За курсантами следить.
Целый день за распорядком
Строго-настрого слежу, -
На прогулку, на зарядку
Вместе с ротой не хожу.
Чистота – закон на флоте,
Вся ответственность на мне,
Соблюдаю ее в роте
И особо в гальюне.
Чтобы в роте не водились
С паутиной
Чтобы мухи не садились
На винтовки и штыки.
Будь всегда одет опрятно,
На посту нельзя курить.
Как легко и как приятно
По инструкции служить!
Наряд на КПП тоже был не слишком тяжелым, открывай ворота да проверяй пропуска. Было два места несения дежурства – «северные» ворота и «южные» ворота. Самым спокойным считалось дежурство у «южных» ворот, так как место было удаленное и чувствовали мы себя там вольготно. Можно было даже вздремнуть вполглаза. Главное было не проспать машину проверяющего. Обязанности простые: открыть ворота выезжающему автотранспорту или взводу курсантов, следующему на стрельбище. В хорошую погоду – вообще лафа! Другое дело «северные» ворота. На этом КПП постоянно толпились знакомые и родственники курсантов, было шумно, сновали какие-то люди, приехавшие кого-то проведать, многие без документов, требующие вызывать того или иного курсанта. Наряд был нервным и тяжелым. За время дежурства из тебя выпивали «море крови»
Пожалуй, самым серьезным нарядом в «Системе» было несение караульной службы. В карауле выдавали автоматы, заряженные боевыми патронами. Перед заступлением в караул проводился строгий инструктаж. Посты караула располагались, как внутри здания «Системы» (пост у Знамени, помещения секретной библиотеки и пр.), так и на территории (водохранилище, к которому приходилось подниматься по трапу, склады и пр.). Особенно почетным, но одновременно и тяжелым в карауле считался Пост № 1 у Знамени. Знамя училища хранилось в стеклянном футляре на постаменте, напротив рубки дежурного по училищу.
Караульный с автоматом стоял рядом с постаментом. Автомат находился в положении «На плечо». Стоять приходилось по стойке «смирно». Максимум, что можно было – это медленно, незаметно переминаться с ноги на ногу. Конечно, ноги очень уставали. Но с «незапамятных времен» в стене за спиной караульного кто-то проделал углубление. При определенном навыке, прислонившись спиной к стене, выступ затвора автомата можно было пристроить в выемку и, что называется, «повиснуть» на ремне автомата, ослабив ноги. Некоторые виртуозы в таком положении умудрялись даже поспать урывками, не рискуя упасть.
Вот какие мы были находчивые! Клубу веселых и находчивых такое и не снилось!
Особо следует сказать о сдаче караула. Принимающая сторона всегда шла на принцип, припоминая старые обиды, и начинала придираться: здесь грязно, здесь тулуп порван, а здесь вообще пуговицы не хватает.
В месяц на каждого из нас приходилось по четыре – пять суточных нарядов, не считая дежурной роты. Кроме того, мы сами поддерживали порядок в классах и в ротных помещениях, следили за чистотой своей формы и своего оружия. Каждую субботу после занятий производили чистку личного оружия – автоматов. В «Системе» мы постоянно находились под прессом дисциплины, приказов, приказаний, правил внутреннего распорядка и требований уставов: «Строевого устава», «Устава внутренней службы», «Устава караульной службы», в том числе и под прессом дисциплины внутренней, дисциплины самоограничений. Иногда, лежа после «отбоя» в койке, думал: «Мое ли это все?» Я видел, как многих коробит, корежит дисциплина, как некоторых ломает через колено, то, что называется «военщина» – самодурство, глупость,
На первом курсе старшиной роты у нас был главный старшина с четвертого курса. Среднего роста, подтянутый, молодцеватый, в идеально подогнанной форме. Глядя на него, строгого, но справедливого старшину, в лихо надвинутой фуражке с небольшим «нахимовским» козырьком, я ловил себя на мысли, что вот такой парень будет отличным офицером, и кому как не ему быть адмиралом. После выпуска мы с ним не виделись и не пересекались. И вот, спустя несколько десятков лет, жизнь свела нас в одном бизнес-проекте, и, вы не поверите, оказалось, что он действительно дослужился до адмирала!
В «Системе» на завтрак, обед, ужин и вечерний чай мы ходили строем, всей ротой. Были, конечно, отдельные опоздавшие курсанты, которые пробирались на камбуз, петляя как зайцы, чтобы не попасться на глаза заместителю начальника факультета по строевой части, который записывал опоздавших и передавал командиру роты для наказания.
Придя в столовую, мы по команде рассаживались за столы, на которых уже были расставлены бачки с первым, вторым блюдами, лежал хлеб и стоял чайник с чаем или компотом. По окончанию приема пищи также по команде поднимались из-за столов и строем шли в роту.
По субботам и воскресеньям разрешалось увольнение в город. В день увольнения дома я не задерживался, хотя родители, особенно мама, иногда и корила меня за это.
…Быстро пролетало увольнение. Действительно, я не раз замечал, что минуты в увольнении почему-то бегут быстрее обычных во сто крат. Потом для меня начиналась гонка со временем. В «Системе» я должен был быть к двенадцати ночи, ни минутой позже. Опоздание из увольнения наказывалось неделей «без берега». Правда, и без этого я мог уволиться лишь тогда, когда у меня не было учебной задолжности, если я не был назначен в наряд или в караул, если не имел дисциплинарных взысканий, содержал личное оружие в идеальном порядке, не имел замечаний по чистоте своего объекта приборки и если, уже став в строй увольняемых, я не получал замечаний по своему внешнему виду или форме одежды от дежурного офицера.
При такой системе, уволиться в город порой было очень сложно, а то и невозможно. Попал как-то в подобную ситуацию и я. Уже не помню, по какой причине, но получил «две недели без берега». В список увольняемых мою фамилию даже не включали.
В один из вечеров, стоя в классе у распахнутого окна, вдыхая дивный воздух «бабьего лета» и видя вдали огни недосягаемого для меня города, я вдруг почувствовал, что очень хочу в город. Не просто хочу, а «загорелось»! В этом «загорелось» было все: и тяга в город, и злость на себя, и обида на «Систему» – все вместе, комок! Решение пришло мгновенно.
На самоподготовку я не пошел, сказав старшине класса, что буду заниматься в библиотеке. Парня из класса, предупредил, что на вечернем чае меня не будет, пусть скажет, что видел меня за столом в соседней роте.
Я рванул в самоволку прямо как был в синей робе, не переодеваясь. На первом курсе мы ходили по училищу в синем рабочем платье (робе) под ремень, с номером на груди. На территории училища и близь него в городке это могло помочь не вызвать подозрений, что я в самоволке, но городской патруль… Для него курсант в синей робе – верная добыча.