Фокус

Миллер Артур Ашер

– Ну, Ларри, я говорю тебе правду. Я понемногу продвигался в этом вперед. Но ты привел к себе эту дамочку, и она все испортила.

– Почему это она все испортила? – сердито спросил мистер Ньюмен.

– Ну, ведь она же еврейка, правда?

– Боже милостивый, Фред, ты что сошел с ума?

– Ты хочешь сказать она…

– Конечно же, нет. Откуда, черт побери, взялась эта мысль?

На мгновение Фред замолчал. Потом он сказал: – Вот это да! Ларри, мне очень жаль, что так вышло. Я не знал.

Это было все, и мистер Ньюмен поднялся из кресла. Густое зловоние фальшивого раскаяния Фреда коснулось ноздрей мистера Ньюмена. Он больше был не в состоянии приводить доводы. Фред

не поверил ему, возможно, не мог позволить себе поверить. Фред начал подниматься…

– Ларри, я действительно очень сожалею. Но я и сам думал, что ты сошел с ума и привел к себе еврейку.

Особое внимание, с которым он произнес – «еврейку», выдало то, что он продолжает в это верить. И от этого что-то стиснулось в груди мистера Ньюмена. Он подошел к верхней ступеньке веранды и остановился, глядя на аккуратные и темные дома на другой стороне улицы.

– Фред, я не собираюсь выезжать из своего дома…

– Откуда у тебя эта мысль, – неубедительно хохотнул Фред.

– Послушай, Фред, теперь я скажу тебе, что собираюсь делать. – Ньюмен говорил тихо, потому что если бы он повысил голос, его тело начало бы быстро двигаться к Фреду, и он знал это. – Я купил себе этот дом, и я заплатил за него и никто меня из него не выселит. Мне наплевать, кто попробует это сделать и сколько их будет, я с места не сдвинусь. А что касается тебя… – Он повернулся и посмотрел на Фреда, чье лицо он теперь мог видеть лучше, потому что тот вышел из тени от дома. – А что касается тебя, относительно меня не обманывайся. – Он не знал, как выразить словами свою ненависть и свой вызов и сказал следующее: – Только не обманывайся относительно меня. Я могу за себя постоять. Ты понимаешь, что я имею в виду? Я очень хорошо могу за себя постоять. Так что не обманывай себя.

Он повернулся на верхней ступеньке и пошел вниз, его мышцы подрагивали, как маленькие потревоженные змейки и, уходя с веранды Фреда, он думал, что сердце разорвется у него в груди. Медленным, размеренным шагом, рассчитанным на то, чтобы продемонстрировать вызов, он прошел по дорожке Фреда до тротуара, потом, в конце, свернул налево и когда он дошел до своей дорожки, он услышал, как у Фреда яростно захлопнулась дверь с сеткой от насекомых. С этим звуком он остановился перед своей верандой.

Перед ним стоял его дом. – Гертруда, дорогая, здесь мы должны выстоять и победить.

Отвернувшись от дома, он начал неторопливо прогуливаться дальше. И минуя одинаковые, уставившиеся на него молчаливыми квадратными окнами дома, он по-новому осознал, что оттого, что ветви деревьев низко наклоняются к тротуару, между двумя уличными фонарями существует длинная полоса кромешного мрака. Здесь невозможно было разглядеть даже бордюр. Он шел по длинному чулану. Алиция! Алиция!Он продолжал идти, а вокруг его головы метался высокий стонущий крик. Полиция!

Если представить, что кто-нибудь вооруженный набросится на него спереди. Помогите, помогите!Кто выйдет к нему из-за этих жалюзей. Кто?

Прогуливаясь, он внимательно осматривался. Все в квартале обязательно либо сами видели, либо им рассказали о его мусорном баке. Никто из них даже не заикнулся об этом, даже те, с кем он встречался по пути на работу в подземке.

Алиция!Той ночью здесь ее могли убить, изуродовать до смерти. Никто не рискнул выйти из дома, чтобы помочь, хотя бы сказать, что она человек. Потому что все они наблюдали из окон, зная, что она не белая…

Но он белый. Белый человек, сосед. Он здешний. А

может, нет? Несомненно, что этот слух теперь обошел всех. Ньюмен – еврей. Нападение на него будет для них доказательством. Обратите внимание на фамилию – Ньюмен. Разумеется – Ньюмен! Кто выйдет в ночную темноту, чтобы спасти его от бандитов? Кто выйдет, чтобы помочь, например, Финкельштейну? Финкельштейн. Они соединили его с Финкельштейном. Он знал, что никогда бы не вышел, чтобы ввязаться в драку, защищая Финкельштейна. Он знал, что остался бы за жалюзи, говоря себе, что Финкельштейн должен был выехать отсюда, когда узнал, что его преследуют, что побои для еврея не так страшны потому что он готов к ним с рождения. И для той женщины, которая привыкла к нападениям, это не было так страшно, потому что никогда в жизни она не была в безопасности. Для них это было не так страшно, для них это было вполне нормально… «Иначе говоря, когда вы смотрите на меня, вы меня не видите. Что же вы видите?»

Он перешел на другую сторону улицы. И он представил себе за жалюзи семью Блай, которые обсуждают новость о том, что избили Ньюмена. Оказалось что он еврей. Завтра, когда он выедет отсюда, все пройдет. И тогда все снова будет в порядке. Как бы сильно еврей ни казался похожим на обыкновенного человека, в ослепляющий миг насилия, он все же не обладает такой неприкосновенностью, как они сами. Они бы не вышли, потому что в их глазах он бы был евреем, следовательно, виновным. По какой-то причине, которую невозможно выразить словами, но, виновным. У них нет никаких свидетельств, что он когда-либо устраивал против них заговор, или принес им вред, и все же, он знал, что если бы хоть раз они заподозрили, что он еврей, они бы решили, что в душе он их проклинает, и если бы он лежал здесь на дороге, истекая кровью, они бы успокаивали свою совесть, думая об этих проклятиях. И если бы он тысячу раз кричал, что у него нет к ним ненависти, и что им было бы так же больно от ударов, как и ему, что он абсолютно во всем подобен им, они бы пялились ему в лицо и те, кто бы ему поверил, не поверили бы до конца, а те, кто не поверил бы ему совсем, презирали бы его еще больше. « Иначе говоря, когда вы смотрите на меня… »

Все еще пребывая под воздействием старого кошмара, он направился к светящемуся желтым окну магазинчика. Так вот что производилось в глубине под безобидной каруселью. За фасадами этих уютных домов с плоскими крышами, еженощно возникает проницательное кровожадное чудовище, и его взгляд остановился на нем – он был незаметно отмечен рыкающим воплощением этого гнева, которое вырвется из стен этих домов и безошибочно найдет его.

И не было такой правды, чтобы противопоставить ему. Не существовало таких слов, чтобы его умиротворить. В темноте таилось безумие, и его нельзя было встретить лицом к лицу и успокоить.

Не задерживаясь возле газетной стойки, он зашел в магазин. Мистер Финкельштейн сидел на деревянном табурете перед висевшим рядом с кассовым аппаратом высоким журнальным стендом. Магазинчик был таким узким, что, опершись спиной на витрину в стене, он смог положить ноги на полку на противоположной стене. Когда он увидел мистера Ньюмена, он опустил ноги на пол и пока его черные глаза осматривали его, рот улыбался.

– Добрый вечер, – сказал он, подтягивая брюки.

Какое-то время мистер Ньюмен казалось, не замечал его. Затем, мигнув, он прогнал свои видения и кивнул. Опершись на витрину, он, как будто для того чтобы чувствовать себя увереннее, держал руки в карманах. Он делал вид, что с того места, где стоял, осматривает товар на полках по всей длине узкого магазина.