Фомка-разбойник (сборник)
Шрифт:
С берега поднялся глухарь. Охотник ударил. Не знаю, убил ли он глухаря, только дробь-то обсыпала кусты на обрыве. А в кустах сидел медведь. Дробь и угодила ему в зад.
Медведь пришел в ярость, скатился с обрыва – и на охотника. Тот не растерялся – и второй заряд послал в зверя, с расчетом, чтобы глаза ему вышибить. И вышиб оба глаза, да немножко высоко взял: носа-то не задел.
Как полагается, взревел медведь, упал. Катается и глаза себе лапами протирает.
Охотник крикнул мальчишке, чтобы спасался. А тот давно уже на дереве сидит.
Полез и охотник на другое дерево. Ружье ему мешало. Он бросил ружье.
Медведь тем временем поднялся и вслепую – одним чутьем – пошел по следу. Учуял охотника на дереве, стащил его и задавил.
– Медведь редко бросается на людей, – вставил Арсений. – Даже раненый. Вот медведицу с медвежатами я не очень желал бы встретить.
Тут мне припомнился случай, рассказанный мне моим покойным другом.
Друг мой – революционер, погибший в гражданскую войну от рук белогвардейцев, – был человек железного характера, железной воли. Как-то я восторженно похвалил эту черту в нем.
Он усмехнулся.
– Брось, – сказал, махнув рукой. – Такая ли воля бывает.
В девятьсот тринадцатом пришлось мне бежать от царских шпиков в уральские леса. Грозила виселица.
Товарищ со мной был, тоже нелегальный.
Жили мы в пещере, как звери, питались ягодой и чем придется.
Раз пошел мой товарищ – звали его Викентий – в лес по малину, а я остался в пещере, сапоги починять.
Смотрю, что-то долго нет Викентия.
Вышел я, стал кликать. Не отвечает.
Встревожился я: мало ли что может быть в лесу, без оружия он ушел. Зверь может подмять, урядник мог на след наш напасть, захватить.
Хотел уж идти разыскивать. А он тут и идет. Бледный, вижу, как мертвец, и еле передвигает ноги. Руки свои перед собой несет, как вещь.
И вижу: на руках голое мясо, кожа спущена, свисает с пальцев клочьями.
Кинулся я к нему, спрашиваю: «Что, что с тобой?»
Он ничего не сказал, упал мне на руки в обмороке.
Уложил я его, кожу натянул на руки, перевязал, как умел.
Через час очнулся он. Рассказал, как было дело.
Близ малинника наткнулся он на медведицу с медвежатами. Медвежатки глупые, несмышленыши: подбежали к нему, давай играть. А медведица поднялась на дыбы, рявкнула, а ударить боится: своих же детей зашибет.
Викентий стоит, не шелохнется. Медвежата ему руки лижут. Наверно, думали – материнскую грудь сосут. И не маленькие уж: месяцев пяти. На языке наждак будто. Больно рукам. А оттолкнуть нельзя. Так рассудил: пусть лучше больно, чем закричать или бежать – разом медведица кончит. А медвежата, может, и отстанут.
Стоит Викентий. Не пикнет.
И спустили ему медвежата кожу с обеих рук, как перчатки стянули.
И убежали, увела их мать. Викентий жив остался.
Так вот это – воля, характер. Я бы не стерпел, думаю, закричал бы.
– Да уж, – позевнув, сказал Виктор Степанович, – хуже нет – медведицу с медвежатами повстречать. Я бы убежал. А вот рябчика я завтра непременно убью: способ такой придумал. Как поднимется выводок, я за одним следить буду. И уж я его, шельму, угляжу, куда он сядет.
На этом мы и заснули.
В тот раз больше ничего особенного не случилось на Студеном ключе. Я не нашел медведя. Виктору Степановичу так и не удалось добыть рябчика. Вернулись мы в Свердловск и скоро расстались: я уехал домой в Ленинград.
И вот вчера, через год после описанных событий, получаю вдруг письмо с Урала.
И не раз кровью обливалось мое сердце при чтении этого письма. Вот что я из него узнал.
Этой осенью профессор снова решил попытать счастья в лесах на Студеном ключе.
С ним поехал Арсений, а меня заменил брат Виктора Степановича, доктор и тоже охотник.
Ночевали в той же лесной избушке, что и мы.
Виктору Степановичу долго не везло: все не мог поднять ни одного выводка рябчиков, бегал по лесу без выстрела.
В одном месте заметил медвежий след, и не очень старый. На всякий случай вложил в левый ствол разрывную пулю «жакан», а в правом оставил мелкую дробь – на рябчиков. И, конечно, через минуту забыл про медведя: рябчики увлекали его куда больше.
Забрался в чащу, выбрался из нее и увидел перед собой громадный ствол лежащего на земле дерева.
Подумал: «Под ним, наверно, сидят рябчики. Вот непременно сидят».
И осторожно, стараясь не шуметь, взобрался на колодину.
Первое, что он увидел, был медвежонок. Рядом поднялся другой. Оба встали на дыбашки.
«Медведица?» – успел только подумать Виктор Степанович и тут же ее увидел: она мирно спала на разрытом муравейнике под колодой – лохматая, бурая.
Виктор Степанович сообразил, что отступление для него невозможно: сзади чаща.
Один из медвежат тоненько рявкнул.
Медведица мгновенно поднялась, повернулась…
Виктор Степанович, ничего больше не соображая, выстрелил ей в грудь почти в упор сразу из правого и левого ствола.
Что-то громадное, жаркое, громко ревущее ударило его в грудь – и все.
Доктор, брат Виктора Степановича, услышав оглушительное близкое «тара-рах!» – крикнул брата раз и два. В другой стороне откликнулся Арсений. А Виктор Степанович не отозвался.
Доктор встревожился, кинулся через ельник туда, где были выстрелы.
Страшная картина внезапно открылась ему: в двух шагах – громадная колодина и на ней – повисший во весь рост медведь.
В один миг доктор прикинул в мыслях: «Виктор под ним… стрелять невозможно».
Он выхватил охотничий нож, прыгнул на медведя и всадил ему нож под лопатку.