Фонарщик
Шрифт:
Увидев, как изумленная Эвелина, подобно призраку, материализовалась в дверном проеме, он от волнения вскрикнул.
— Здесь! — позвал он Прингла и прыгнул на нее, чтобы не дать ей удрать, хотя она вовсе не сопротивлялась и не протестовала. — Что вы сделали? — выдохнул Гроувс.
Он попытался надеть на нее наручники, но руки у него дрожали от возбуждения, а она крепко что-то держала в кулаке, и инспектор заметил, что мешочка у нее уже нет.
— Держите ей руки, дружище! — приказал он появившемуся Принглу и, схватив ее за плечо, изо всех сил попытался разжать пальцы.
Она оказалась на удивление сильной, даже в нынешнем оглушенном
Оно было таким маленьким, что Гроувс с трудом разглядел его. Он пошарил по земле, схватил и чуть не раздавил. Инспектор недоверчиво нахмурился.
Затупившийся кусочек белого мела.
Он посмотрел на Эвелину, как будто ожидая объяснения, затем на Прингла, затем на дом.
— Держите ее крепко, — выдохнул он и, глотнув, нырнул в темноту.
Гроувс с бешеной скоростью взбежал по лестнице. Ему необходимо было найти тело — мужчину с перерезанной глоткой, вскрытой грудной клеткой, поникшей головой, из которой хлестала бы кровь. Но пока Эвелина была в доме, он не слышал ни выстрелов, ни сдавленных криков, ни даже голосов — ничего. А когда поднимался по лестнице, до него доносилось лишь безумное хихиканье, превращавшее его грезы в дым.
Он подошел к открытой двери и постоял минуту, раскрыв рот от удивления и пытаясь хоть что-нибудь понять.
Авраам Линдсей, бывший содержатель пансиона для неимущих девиц в Фаунтенбридже, сидел возле умирающей лампы, бездумно смеясь над наказанием большим, чем смерть, — бытием.
Гроувс осмотрел комнату с изумлением и отчаянием.
Пол, почерневшие стены — все доступные поверхности — были разрисованы мелом. Огнедышащие драконы, чудовищные бабочки, фантастические грифы, скачущие феи, сердитые домовые, злостные тролли, бородатые колдуны и ухмыляющиеся фонарщики… и все они смотрели на Авраама Линдсея, окружали его, наступали на него, все ближе, ближе… требуя, чтобы он снова запер их и как следует прочувствовал болезненное жало мести.
Эпилог
Эти мгновения нужно было посмаковать. Глядя на полированную ручку обитой панелями двери, профессор Томас Макнайт — в уютном твиде, с трубкой вишневого дерева в зубах, после сытной трапезы — старательно приладил на каждый палец пару роскошных лайковых перчаток, медленно вытянул руку, очень осторожно, чтобы ничем не осквернить латунь, взялся за нее, и она повернулась с точностью часового механизма. Смазанный замок легонько щелкнул, сердце забилось быстрее, а нервы затрепетали. Он постоял, дыша теплым воздухом, и лишь затем толкнул дверь в свое только что отстроенное и роскошно обставленное пристанище.
О таком он не осмеливался даже мечтать. Это была похожая на пещеру библиотека, обширнее любой лондонской, ватиканской или древней александрийской. Застекленные и открытые полированные шкафы красного дерева и мощные дубовые полки взгромоздились на десять этажей вверх и на полмили в глубину, кругом винтовые лестницы, приставные лесенки на смазанных рельсах, вытянувшиеся в бесконечность укутанные коврами высокие галереи. Здесь были читальные кабинки, бюро, уютные кресла, камины, в которых потрескивал огонь, негромко тикающие часы, фонтанчики с питьевой водой, бесчисленные письменные принадлежности, горы чистой писчей бумаги, ряды увеличительных стекол… даже полка с трубками. И все освещено настольными лампами и газовыми фонарями — их было больше, чем
Он глубоко вздохнул, осматривая уже выстроившиеся на полках корешки с золотым тиснением, и ящики, забитые книгами формата фолио, кварто, в восьмую долю и бесценными рукописями, ожидавшими каталогизации. Он даже не знал, с чего начинать. Но у нового хранителя впереди была вся жизнь, и он был уверен — радостное возбуждение не пройдет.
Он сожалел лишь о том, что рядом не было Джозефа Канэвана, с которым он мог бы разделить огромную победу. Но утешался мыслью, что Эвелина поселила друга в еще более благословенные, еще более прекрасные обители, чем это величественное хранилище знаний.
На второй день Рождества под лазурными небесами и под перезвон громогласных церковных колоколов Эвелина Тодд бродила по улицам Старого города, как делала каждое воскресенье, и кормила бездомных собак мясным фаршем, который покупал Артур Старк.
Трудно объяснить почему, но этим утром, несмотря на то что номинально она все еще находилась под следствием — хотя шериф и генеральный прокурор не очень поверили недостаточно обоснованным обвинениям инспектора Гроувса, — Эвелина чувствовала необычную радость, до головокружения. Она двигалась не робко, не бочком, но на удивление уверенно. Собаки, которые раньше поскорее хватали брошенные ею куски и быстро убегали, теперь не уходили и обнюхивали ее, как бы пытаясь удостовериться, что это тот же самый человек. Нагловатые бездомные псы всегда согревали ее сердце, но до сих пор ее удерживала от выражения эмоций какая-то выхолащивающая сила. А сейчас она присела на корточки, искренне радуясь вниманию, а собаки ластились к ней, прижимая уши и виляя хвостами. Она протянула руку и потрепала по загривку лохматую дворнягу, которая благодарно наклонила голову.
Из работного дома неподалеку вышел широкоплечий человек, легко прошел вверх по переулку и, увидев ее в такой компании, улыбнулся и приподнял шляпу. Один пес отделился от остальных, побежал за ним, потерся о ногу. Человек нагнулся, коротко погладил его по голове, свернул на праздничную улицу и растворился в солнечном свете.
Пес засеменил обратно к Эвелине, а она встала и смотрела вслед тому человеку. Это был диалог, вне всякого сомнения, и вдруг девушка поймала себя на том, что ждет — незнакомец должен вернуться и что-нибудь сказать или еще раз улыбнуться. Но время шло, собаки напоминали о себе, тыкаясь влажными носами в юбку, она снова присела на корточки и продолжала раздавать еду, отбросив надежду как мимолетную абсурдность. Никого она не узнала, уверяла себя Эвелина; да хоть бы и так, у нее просто нет времени на кокетство.
Но в глубине души, в каком-то ее всегда сияющем уголке, она не могла не думать о том, что, может быть, в один прекрасный день встретит человека, на которого сможет излить божественные свойства существа, окутанного теплыми лепестками ее сердца.
«39. Люди, занимающие более высокое положение, чем я, составили свое мнение о деле, и не мне задавать им вопросы, но хотя они задвинули его, успокоившись на том, что убийства остались нераскрытыми, я на свой страх и риск продолжал следить за Эвелиной Тодд, Восковой Женщиной, и, когда она спала, начал замечать бродившего возле ее дома пожилого мужчину, фонарщика, который как-то даже имел наглость подмигнуть мне, как будто мы хорошо знакомы.