Фонтаны на горизонте
Шрифт:
— Мы гордимся вами, товарищи! — сказал Степанов, и слова его потонули в шумных аплодисментах.
Михаил Михайлович поднял руку. Вновь наступила тишина. Стало слышно, как плещут у борта волны, как вздыхает море.
Темнота, яркие электрические лампочки, которые казались в быстро густеющем мраке медленно покачивающимися светлячками, море, затаившие дыхание люди — все это создавало особое настроение.
Глаза у всех светились радостью и счастьем. Гордо осматривался вокруг Курилов. Рядом стоял Журба — широкий, крепкий, сложивший на груди сильные свои руки, возле него поблескивающий
Степанов говорил о том, как вот здесь, в этих морях, открытых русскими людьми, многие десятилетия хищничали иностранные китобой, пока не пришли сюда настоящие хозяева, советские люди, которые развенчали дутый авторитет иностранных гарпунеров, посрамили величие замкнутой касты незаменимых специалистов китобойного промысла и доказали всему миру, что русские — отличные китобои. Никогда еще в истории китобойного промысла не было случая, чтобы один гарпунер за половину сезона добыл сто восемь китов, как это сделал советский китобой Курилов.
...Леонтий не помнил, как очутился на том месте, где только что стоял Степанов. Уцепившись за край трибуны, гарпунер вдруг со страхом почувствовал, что не сможет начать речь. Он взглянул на помполита, ища у него поддержки. Степанов улыбался и «вместе со всеми громко бил в ладоши.
Леонтий вновь оглядел собравшихся на палубе базы людей. В первом ряду он увидел Ольгу. Она, счастливая, гордая, смотрела на него. И он сумел сказать всего лишь несколько слов.
Последние его слова были заглушены аплодисментами китобоев.
Когда кончился митинг, «Шторм» первым отошел от базы. Волков, Курилов и Слива снова стояли на мостике. Над ними развевалось шелковое полотнище вымпела.
2
Перед походом в северные воды Берингова пролива флотилия зашла в селение Тнагыргина.
Воспользовавшись неожиданной стоянкой, моряки съехали на берег. Журба и Ли Ти-сян направились к Захматовой. Стоял поздний вечер. С океана тянул холодный, мокрый ветер, сыпавший изморосью. Быстро густели сумерки. Сквозь синеву приветливо светились окна домиков. Сейчас их в селении стало около двух десятков.
Захматова встретила моряков так, словно не расставалась с ними на многие годы. Она просто и приветливо сказала:
Наконец-то и Ли Ти-сян навестил меня. Ну, проходите, садитесь.
Ли Ти-сян смотрел на Елену Васильевну и с огорчением отмечал на ее лице морщинки, кое-где поблескивающую седину.
Завтра приду к вам на флотилию, — говорила Захматова. — Посмотрю, как вы там живете.
Твоя мадама ходи наша парохода плавай, — проговорил китаец.
Ишь ты, — Захматова улыбнулась. — Нет, моряка из меня не выйдет, а ты, товарищ Ли Ти-сян, меня мадамой не называй. Мадамы были до революции. Зови меня или товарищем, или Еленой Васильевной.
— Холосо мада... товалиса, — смутился Ли Ти-сян.
Вот так-то, — Захматова позвала: — Ваня, а ну иди сюда. Знакомься с Ли Ти-сяном.
Из комнаты вышел мальчик. Он уже не походил на прежнего застенчивого малыша, каким видел его боцман три года назад. Ваня вытянулся, повзрослел и смотрел на моряков без прежнего смущения. Он быстро подружился с Ли Ти-сяном, и тот потянулся к мальчику. Скоро они так увлеклись каким-то своим разговором, что Захматова не без некоторой нотки ревности в голосе сказала Журбе:
– Ишь, как скоро сошлись. У тебя, товарищ Ли Ти-сян, есть секрет, как находить дорогу к сердцу мальчишек,
Его моряка буду, охотника китов бить, — засмеялся Ли Ти-сян и с теплотой посмотрел на Ваню: — Твоя хочу мало-мало пушка стреляй?
Смотри ты, гарпунера нового нашел, — расхохоталась Захматова. — Нет, ты мне его морем не соблазняй. Он у меня будет радистом.
Мать лукаво смотрела на сына. А Ваня, который долгие часы проводил на радиостанции селения, наблюдая работу радиста, сейчас растерянно посмотрел на мать. Конечно, он много говорил о том, что будет радистом, когда вырастет. Но кто в детстве не мечтает о десятках профессий, интересных, заманчивых? Вот и Ваня, послушав Ли Ти-сяна, который, так забавно коверкая слова, рассказал об охоте на китов, загорелся стать таким же, как его отец Тнагыргин. Упрямо тряхнув своей черной головой, мальчик сказал:
— Буду как папа!
— Ого, — мать с любовью смотрела на сына. Вскоре пришел Тнагыргин. Журба и Ли Ти-сян не стали больше задерживаться, хотя хозяева настойчиво оставляли их ужинать. Моряки видели, как вспыхнули глаза Елены Васильевны при появлении мужа, как расцвело, разрумянилось ее лицо, и не хотели мешать радости их встречи после долгой разлуки.
Мы завтра увидимся на базе, — сказал Журба, а Ли Ти-сян просительно добавил:
Приходи, мадама, сына бери, моя ему все показывай буду...
—- Ладно, придем, мадама, — передразнила Захматова. — Придем...
Моряки вышли на улицу. Их охватила мокрая холодная ночь. Медленно побрели они к берегу, думая о только что оставленном домике, полном уюта, о семейном счастье. Догадываясь, что у Ли Ти-сяна мысли такие же, как и у него, Журба сказал:
Не унывай, друг. Жизнь у нас прожита...
Чего твоя так говори? — рассердился Ли Ти-сян. — Наша буду много живи, холосо живи...
Верно, Лешка, —согласился Журба. — Сболтнул и что-то лишнее. Видно, погодка сердце мокрым языком лизнула. Будем мы с тобою жить много и хорошо, будем всегда товарищами. Верно?
— Твоя говори правду, кэга![61]
К э г а - старший брат (китайск.)
Они прибавили шаг. В темноте зовущими маяками горели огни флотилии... Друзья больше не замечали ни холода, ни ветра. Они шли на родные суда...
3
По широкой улице Виктория-авеню с ярко-зелеными подстриженными газонами и деревьями, гудя сиренами и шипя тугими узорными шинами, мчатся автомобили.
У подъезда одного из белоснежных особняков, по стенам которого вьется плющ, а на флагштоке пламенеет флаг Советского Союза, тормозит многоместный лимузин.