Фонтаны на горизонте
Шрифт:
Захматова не слышала, как отворилась дверь, как Скруп пересек каюту-кабинет, где врач принимает больных, приготовляет лекарства... Она увидела старого матроса уже на пороге своей каюты. Он стоял, чуть нагнувшись вперед, держа руку с ножом за спиной. Глаза его уставились в лицо молодой женщины, а маленький рот сжался еше туже.
— Зачем пришел? — Захматова поднялась с кресла, и в то же мгновение Скруп с глухим смехом бросился на нее. Елена Васильевна успела лишь заметить, как у нее перед глазами мелькнул нож, и невольно отпрянула
Скруп почувствовал страшный удар по плечу. Отлетев в сторону, он ударился о переборку и, быстро повернувшись, увидел двигавшегося на него Журбу. В дверях стоял, что-то крича, Ли Ти-сян... Он сопровождал Журбу на перевязку. Когда они спустились по трапу, то увидели, как Скруп с ножом вбежал в каюту Захматовой. Журба бросился следом за ним и подоспел в самую последнюю минуту. Сейчас Журба двигался на Скрупа:
Брось нож, год дэм![16]
Год дэм! — черт возьми! (англ.).
Максимка, ходи назад, — кричал в испуге Ли Ти-сян, который видел, что лицо Скрупа искажено гримасой и он готовится наброситься на Журбу.
Ли Ти-сян кинулся вперед, чтобы закрыть собой Журбу, но опоздал...
Моряк охнул и повалился на пол, а Скруп, бросившийся к двери, был сбит с ног Ли Ти-сяном и тщетно пытался высвободиться из крепких рук китайца...
Елена Васильевна опустилась на колени около Журбы. Ее руки быстро и привычно обнажили грудь раненого. Захматова невольно прикусила губу. Нож ушел по самую рукоятку. «Как мало выступило крови, — машинально отметила она. — Неужели рана смертельная? Нет, нет...»
Захматова оглянулась, чтобы попросить кого-нибудь помочь ей перенести Журбу на операционный стол, и с удивлением увидела нескольких незнакомых моряков. В каюте стояла напряженная тишина. Елена Васильевна не заметила, когда увели связанного Скрупа прибежавшие на шум борьбы рабочие базы.
Ли Ти-сян, сжав руки, смотрел на Журбу со страхом и болью. Его губы шевелились. Китаец хотел что-то сказать своему товарищу, но не мог выговорить ни слова.
— Перенесите Журбу на операционный стол, — поднимаясь на ноги, сказала Захматова. Ее голос зазвучал так властно, что сразу же всем как бы передалось ее спокойствие, которого в ней не было, но которое видел в ней каждый.
Ли Ти-сян с такой болью и надеждой смотрел на Захматову, что она, не выдержав его взгляда, отвернулась и нарочито грубо сказала морякам, поднимавшим Журбу:
— Осторожно! Спокойно, товарищ, спокойно. Ничего опасного. Сейчас посмотрим, — говорила она по привычке. «Нож пока не трогать... Осмотреть... Затронуты ли важные органы?.. Почему этот матрос напал на меня?.. Как Журба побледнел... Неужели не спасу его?.. Китаец хотел защитить Журбу... Они, кажется, друзья. У нас в партизанском отряде тоже был китаец... Смелый и верный друг... — Мысли у Захматовой были отрывистые, путаные. — Нашего звали Фу Чжоу... Погиб в разведке. Замучили пепеляевцы... Неужели Журба умрет?.. Что скажет Северов?.. Почему матрос напал?..»
Захматова тщательно обтерла руки спиртом, склонилась над Журбой. При каждом толчке сердца раненого около лезвия из раны выбивалась кровь. Она тонкой струйкой медленно стекала к плечу.
Максимка.. — Ли Ти-сян всхлипнул. Захматова сердито одернула его:
Чего завыл? Здоров будет твой Максимка.
— Сыпасибо, мадама, — Ли Ти-сян с такой надеждой смотрел на Захматову, что она ощутила прилив сил и уверенность.
«Должна спасти Журбу, — говорила она себе. — Сердечная область не пострадала. Крови бы много не потерял».
— Лед принеси с камбуза, — приказала она Ли Ти-сяну.
Китаец убежал, а Захматова решительно взялась за рукоятку ножа и осторожно извлекла его. Журба застонал.
— Ничего, ничего, — успокаивала Захматова, останавливая хлынувшую из раны кровь.
...Когда вернулся запыхавшийся Ли Ти-сян с ведром льда, Захматова накладывала на рану Максима Остаповича тугую повязку. «А зачем лед? — удивилась Захматова при появлении китайца. — Льда не надо». Тут она вспомнила, что лед был лишь предлогом. Ли Ти-сян не должен был видеть, как она будет извлекать нож из раны.
Моя тебе помогай, — попросил Ли Ти-сян.
Вымой хорошо руки да вместо своей кофты надень халат. Вон он на крючке висит, — Захматова говорила, как всегда отрывисто, грубовато...
Ли Ти-сян поблагодарил:
— Сыпасибо, мадама...
Китаец оказался хорошим помощником. Он с полуслова понимал Захматову, а его тонкие, длинные смуглые пальцы касались Журбы осторожно, почти нежно.
Когда Журбу уложили на койку в изоляторе и он, обессиленный потерей крови, забылся, Ли Ти-сян сказал Захматовой:
— Твоя, мадама, ходи мало-мало сутели[17]
Сутели – спать (кит).. Моя Максимка сиди.
Ли Ти-сян стоял рядом с койкой Журбы и с мольбой смотрел на Захматову, ожидая ее разрешения. Елена Васильевна поняла, что она не должна отказать Ли Ти-сяну в его просьбе. Китаец ей нравился все больше. Ей нужен помощник. А лучшей сиделки для Журбы не могло быть.
— Конечно, оставайся, товарищ. Журба твой друг, — согласилась она, усталым движением обеих рук поправляя растрепавшиеся волосы. — Оставайся. Как тебя звать?
Ли Ти-сян назвал свое имя. Захматова в ответ улыбнулась:
— Я тебя буду звать товарищ Ли, а ты меня товарищ
Лена, а не мадама!
Хао! Хао![18]
Хао – хорошо (кит.) — закивал Ли Ти-сян. — Хао мада... товалиса Лена!..
Вот так-то лучше, — Захматова надела пальто и направилась к двери, ведущей на палубу, но ее догнал Ли Ти-сян, остановил:
Ходи туда не нада, мадама. — Тут же Ли Ти-сян поправился: — Товалиса Лена. Капитана Севелова ходи, тогда твоя палуба гуляй. Моя твоя проси... Там шибко плохой люди.