Фонвизин
Шрифт:
Из «Чистосердечного признания» следует, что причиной столь быстрого охлаждения стало привлекательное поначалу, но в конечном счете оттолкнувшее патриархального москвича вольнодумство Козловского. Фонвизин вспоминает, что главным занятием «общества», в которое его ввел русский вольтерьянец, было «богохуление и кощунство». Пугаясь прямо и грубо богохульствовать, юный острослов принялся с удовольствием «шутить над святыней». Памятником этой эпохи в жизни Фонвизина стало его «Послание к слугам моим Шумилову, Ваньке и Петрушке», «…в коем, — по позднейшему признанию автора, — некоторые стихи являют тогдашнее мое заблуждение, так что от сего сочинения у многих прослыл я безбожником». По словам Фонвизина, его юношеское «заблуждение» проявилось лишь «в некоторых стихах», в невинном же заглавии этого стихотворения нет ничего предосудительного, тем более кощунственного. Молодой барин обращается к
Но что автор хотел этим сказать? В чем соль его шутки? При чем здесь апостол Павел? Можно предположить, что таким образом Фонвизин настраивает читателя на игриво-кощунственный лад, намекает, что его малоученые герои будут рассуждать о высоких материях, Творении, Создателе и тайнах Бытия. И точно: потешая барина, они пытаются ответить на вопрос вопросов: «зачем сей создан свет?», предлагают различные версии и, наконец, прямо заявив о собственной неспособности решить такую «премудрую задачу», обращаются за разгадкой к своему ученому господину. Тот, получив от их рассуждений несказанное удовольствие и предлагая просвещенному читателю разделить свою радость, насмешливо улыбается и признается, что и сам не знает, «на что сей создан свет?». Кажется, тем самым Фонвизин освобождает себя от обязанности отвечать на любые вопросы, в том числе и касающиеся выбора названия. Если в его распоряжении есть дерзкая, пусть даже и кощунственная, острота, почему бы не сделать ее достоянием общественности?
Смеется же Фонвизин не только «над святыней», но и над своими богобоязненными людьми, испуганными страшными видениями или сразу после пропажи господской ветчины почувствовавшими «великое омерзение к временной жизни» и запившими. Самым забавным собеседником Фонвизина является, несомненно, «глупейший служитель» Ванька (тот самый герой «Послания к слугам моим», про которого сказано: «…сомнение его тревожить начало / Наморщились его и харя и чело»). Как следует из апрельского письма 1766 года, читая на Страстной неделе Ефрема Сирина, набожный Ванька впал в особый род дремоты, в этом состоянии вступил в разговор с поваром, на поверку оказавшимся пришедшим по его душу чертом, пытаясь перекреститься, превратился в лошадь и, громко заржав, перепугал окружающих и самого себя. Подобные инфернальные шутки встречаются и в фонвизинских комедиях: если в письме «темный дух» настаивает на своем внешнем сходстве с поваром Астрадымом, то в «Бригадире» Иванушка рассказывает, будто бы его отец «до женитьбы не верил, что и черт есть, однако женясь на… матушке, скоро поверил, что нечистый дух экзистирует». Фонвизин одинаково остер и в письмах, и в комедиях, и в кощунственных стихотворениях.
По мнению исследователей, «Послание к слугам моим» самое известное, но не единственное ядовитое стихотворение, написанное в этот период. Обращалось внимание, что в письме от 13 декабря 1763 года Фонвизин клянется сестре больше не писать сатир и рассказывает, что «ту» он уже сжег в печи. «Той» может быть и «Послание к слугам моим», и фрагмент высмеянного Александром Хвостовым «Послания к Ямщикову», и коротенькая эпиграмма «О Клим! Дела твои велики! Но кто хвалит тебя? Родня и два заики». Кто такой Клим? Кто такой Ямщиков? Кто эти
О Ямщикове известно лишь, что он — «пиита, философ, унтер-офицер» и, естественно, имеющий тяжелую наследственность самодовольный дурак. Зачин этого псевдопанегирического послания коллеге-стихотворцу строится по образцу торжественных славословий, где после длинного перечня удивительных качеств невероятно талантливого адресата следует почтительная просьба раскрыть секрет его успеха. «Открытель таинства любовныя нам лиры, / Творец преславныя и пышныя „Семиры“, / Из мозгу родшейся богини мудрой сын, / Наперсник Боалов, российский наш Расин, / Защитник истины, гонитель злых пороков, / Благий учитель мой, скажи, о Сумароков! / Где рифмы ты берешь?» — говорится в «Эпистоле г. Елагина к г. Сумарокову»; или «Натуры пасынок, проказ ее пример, / Пиита, философ и унтер-офицер! / Ограблен мачихой, обиженный судьбою, / Имеешь редкий дар — довольным быть собою. / Простри ко мне глагол, скажи мне свой секрет, / Как то нашлось в тебе, чего и в умных нет?» — вторит ему в «Послании к Ямщикову» Фонвизин.
Сходным образом, но с несколько иным вопросом обращается к своим собеседникам автор «Послания к слугам моим»: «Скажи, Шумилов, мне, на что сей создан свет? / И как мне в оном жить, подай ты мне совет. / Любезный дядька мой, наставник и учитель, / И денег, и белья, и дел моих рачитель…» Правда, если в «Послании к слугам моим» Фонвизин добродушно-насмешлив и снисходителен к слабости своих людей, то в «Послании к Ямщикову» он насмешлив уже ядовито. Видно, что Ямщиков сильно ему не нравится.
Фонвизинский адресат — сын скотоподобных родителей, главной приметой которых является содержимое их утробы: отец загадочного Ямщикова «как погреб начинен и пивом, и вином», а мать была «жерёбой» таким прекрасным сыном. И вновь без всякой видимой причины молодой повеса из всех сил пытается оскорбить чувства верующего читателя. По утверждению исследователей, некоторые строки этого небольшого отрывка явно отсылают к тексту молитвы «Богородице лево, радуйся»: «О чудо странное…» Неприятели Фонвизина его «шутки над святыней» заметили и вспоминали их на протяжении всей жизни прославленного сатирика. Так, в созданном предположительно в начале 1780-х годов и «неудобном для печати» Noel’eкнязь Дмитрий Петрович Горчаков представляет Фонвизина бездарным зазнайкой, сильно огорчившим младенца Христа:
Но только лишь ввалился Фон Визин, вздернув нос, Тотчас отворотился, Заплакавши, Христос И ангелам сказал: «Зачем его впустили? Моим писаньем он шутил, Так вы б его, лишь он вступил, К ослу и проводили».С обещанием сестре больше не писать сатир исследователи связывают появление стихотворения Фонвизина «К уму моему». «На хулящих учения. К уму своему» называется известная сатира Антиоха Дмитриевича Кантемира, в которой просвещенный автор представляет своему собеседнику — собственному уму — многочисленные примеры воинствующего невежества, уговаривает его «покоиться» и так избежать «хулы злой». Следом за Кантемиром (в прямом смысле этого слова, поскольку первое русское издание сатир Кантемира вышло в 1762 году, незадолго до предполагаемого времени создания этого одноименного стихотворения) Фонвизин призывает свой разум прекратить «примечать людские глупости» и отказаться от гордой надежды исправить «разумы и нравы» соотечественников. Во-первых, полагает наследник князя-сатирика, порода дураков неистребима, и их заболевание неизлечимо, во-вторых, глупо рассчитывать на успех и без того сомнительного проекта в тот момент, когда в Россию прибывают все новые и новые партии возвращающихся из Франции отечественных дураков. В своем сатирическом стихотворении молодой автор над «святыней не шутит» и дает залп по новой цели — русской галломании, по «русским дуракам», которые желают превратиться в «дураков французских».
Кажется, расписавшись в своем бессилии вразумить окружающих, Фонвизин отказывается от роли сатирика и моралиста. Но является ли это стихотворение публичным отречением от такого рода творчества, вопрос дискуссионный. Ведь среди сатир Кантемира стихотворная беседа со своим умом значится под первым номером, знаменует собой не конец, а начало его сатирической деятельности. Фонвизин же и не думает уверять читателя в своей окончательной «отставке» подобно тому, как в 1759 году это сделал обиженный на весь свет Сумароков: