Форма времени. Заметки об истории вещей
Шрифт:
Открытия и изобретения последних трех веков превосходят в числе всё, что было сделано за предыдущую историю человечества. Их темп и количество продолжают нарастать, словно по асимптоте, стремясь к пределу, встроенному, вероятно, в человеческое восприятие космоса. Чем художественное изобретение отличается от полезного изобретения? Его отличие таково же, как и отличие человеческого чувствования от остальной Вселенной. Художественные изобретения меняют чувствование человечества. Все они возникают из человеческого восприятия и в него же возвращаются, в отличие от полезных изобретений, обращенных к физической и биологической среде. Полезные изобретения меняют человечество лишь косвенно, через изменение
Психологическая наука больше озабочена человеческими способностями как отдельными объектами изучения, нежели как единым исторически изменяющимся инструментом осознания. Эстетические изобретения фокусируются на индивидуальном осознании: у них нет никакой терапевтической или объяснительной цели; они лишь увеличивают диапазон человеческого восприятия путем расширения каналов эмоционального дискурса.
Если изобретение живописи масляными красками было техническим, то позднесредневековое изобретение в Северной Европе (Поль де Лимбург) и в Италии нового изобразительного языка, способного представить в двух измерениях всё пространство, было эстетическим. Схожая попытка изобрести выразительный язык, который был бы независим от образов (абстрактный экспрессионизм) и от фиксированных интервалов (атональная музыка), была предпринята в ХХ веке и длится по сей день.
Нельзя сказать, что эстетическое изобретение менее важно, потому что касается лишь крошечного участка Вселенной, которую полезное изобретение меняет целиком. Человеческое чувствование — наш единственный канал связи со Вселенной. По мере увеличения пропускной способности этого канала знание о Вселенной тоже увеличивается. Разумеется, канал может быть расширен множеством полезных изобретений; однако в конечном счете никакая рациональная структура не устоит под натиском противоречащего ей чувства. Главным проводником нашего обмена со Вселенной служат эмоции. Их можно искусственно регулировать при помощи химии и психиатрии, но ни та, ни другая наука не способна расширить инструменты эстетического опыта. Подобное расширение — прерогатива художественного изобретения.
Грубо говоря, художественное изобретение — это один из множества способов изменить склад ума, тогда как полезное изобретение очерчивает новый диапазон знания, для охвата которого предназначен изобретенный им инструмент.
Термины «искусство» и «эстетика» использовались нами практически как синонимы, так как четкое разделение, подобное тому, что существует между чистой и прикладной наукой, в эстетике провести невозможно. Выдающиеся художественные достижения описываются скорее как искусство, чем как эстетика, и различение созерцательного и практического труда, требуемое наукой, имеет мало смысла, когда дело касается искусства. Художники порой черпают из эстетики теоретические разграничения, эстетики же не многому учатся у искусства, будучи озабочены скорее философскими, чем художественными вопросами.
Между тем произведения многих художников куда ближе к философской мысли, чем большинство эстетических трудов, чьи авторы вновь и вновь описывают одну и ту же территорию: иногда систематически, иногда исторически, но редко — с оригинальностью. Кажется, что после Кроче и Бергсона эстетика перестала быть активным направлением философии. Крупные художественные изобретения, напротив, напоминают современные математические системы той решительностью, с какой их создатели отбрасывают одни конвенциональные допущения и заменяют их другими. Не было и не может быть разрыва между теорией и ее приложениями или между изобретателем и пользователем, всегда есть возможность их совпадения в одном лице: на первом этапе изобретения художник или музыкант, разыскивая новое знание, в одиночку выполняют все функции, обычно распределенные между несколькими людьми.
Возвращаясь теперь к месту изобретения в истории вещей, мы снова сталкиваемся с парадоксом, уже заявлявшим о себе в этой дискуссии. Это парадокс обобщения, касающегося уникальных событий. Поскольку никакие две вещи и никаких два события не могут иметь одни и те же координаты в пространстве и времени, каждое действие отличается от предыдущих и последующих действий. Никакие две вещи и никаких два действия не могут быть приняты как тождественные. Каждое действие — изобретение. Однако вся организация мысли и языка отвергает это простое утверждение нетождественности. Мы постигаем Вселенную не иначе, как упрощая ее идеями тождества внутри классов, типов и категорий, преобразуя бесконечный континуум нетождественных событий в конечную систему подобий. Природа бытия такова, что ни одно событие не повторяется, но природа мысли такова, что мы понимаем события лишь при помощи тождеств, устанавливаемых между ними силой воображения. КОНВЕНЦИЯ И ИЗОБРЕТЕНИЕ
Этот парадокс находит свое постоянное выражение в повседневной жизни обычного человека. Поскольку каждое действие отчасти является изобретением, совершая следующий шаг по отношению к действию, которое предшествовало ему в своем классе, изобретение доступно всякому и всегда. Отсюда — два превратных понимания изобретения: как опасного отклонения от рутины и как необдуманного рывка в неизведанное. Для большинства людей новаторское поведение — это нарушение приличий, окруженное пугающей аурой осквернения рутины. Люди столь вышколены в верности конвенции, что сама возможность оказаться в неизведанном, пусть даже случайно, для них почти немыслима.
Поэтому многие общества не желали признавать новаторское поведение, считая правильным скорее ритуальное повторение, чем изобретательные отклонения от нормы. В то же время никакое общество не может быть устроено так, чтобы каждый человек обладал в нем свободой менять свои действия как угодно. Любое общество функционирует подобно гироскопу: оно стремится удерживать принятый курс вопреки отклоняющим от него случайным и разрозненным силам. В отсутствие общества и инстинкта жизнь плыла бы, словно не скованная гравитацией, в мире, свободном от сопротивления прецедента, притяжения примера и колеи традиции. Любое действие было бы свободным изобретением.
Но человеческая ситуация приемлет изобретение лишь как весьма затруднительный tour de force [1*]. Даже в индустриальных обществах, которые зависят от постоянного появления новшеств, сам акт изобретения большинству претит. Редкость изобретения в современной жизни пропорциональна страху перед изменениями. Широко распространившаяся грамотность проявляется сегодня не в благосклонном внимании к новым действиям и мыслям, а в верности штампам, почерпнутым из политической пропаганды или коммерческой рекламы.
Как в науке, так и в искусстве новаторское поведение, отвергаемое массами, всё больше становится прерогативой горстки людей, живущих на осыпающемся краю конвенции. Лишь в исключительных случаях любой из них может оказаться перед входом, позволяющим пойти достаточно далеко. Лишь единицы в каждом поколении выходят на новые позиции, требующие постепенного пересмотра старых мнений. Преобладают в их числе великие математики и художники, дальше всех отступающие от привычных представлений. Группы других изобретателей измеряются куда меньшими величинами. Да и изобретения их в большинстве своем сродни перестановке мебели, так как рождены новыми сопоставлениями, а не новыми вопросами, направленными в самую сердцевину бытия.