Формальные письма к Нине
Шрифт:
Два друга майора вернулись с фронта в родной город. Прекрасная эйфория приобщения к мирной жизни полностью захватила их. Начались веселые деньки. Впрочем, покуролесив положенное время, майоры засобирались на работу — жизнь надо было налаживать. Майор Величко был направлен на работу в милицию, майор Звягин устроился помощником ответственного секретаря в популярный городской литературно-художественный и общественно-политический журнал «Пламя». Ему нравилось читать распечатанные на пишущей машинке романы и повести известных мастеров слова и молодых авторов, среди которых попадались по-настоящему талантливые люди. Ничего странного в этом увлечении не было, Звягин всегда любил читать. Иногда он забывал, что его работа состоит в установлении наличия в текстах негативных, противозаконных, порочащих советский строй фактов. Но откуда им было взяться, если радость от Победы над фашизмом как никогда прежде сплотила советский народ. Во всех предлагаемых рукописях советские люди были победителями, истинными патриотами, оптимистами и энтузиастами. Звягин читал, читал, читал, и в душе его крепло чувство уверенности в завтрашнем дне — раз уж перемогли проклятого врага, то обязательно, без промедления восстановим все, что проклятая гадина изничтожила и разрушила. И построим новое — прекрасное и небывалое, чему весь остальной мир будет завидовать.
Жаль, что реальная жизнь отличалась от литературной. Майор Величко, дружба с которым становилась все крепче, рассказывал ужасные вещи. В городе нагло действовали банды уголовных элементов, руководимые недобитыми фашистскими прихвостнями, бывшими полицаями, палачами и убийцами. Эти подонки из последних сил боролись за свою поганую жизнь, скрывались на тайных малинах, отстреливались до последнего, подло мешали восстанавливать нормальную мирную жизнь. Величко неоднократно призывал Звягина бросить замшелую бумажную работу и устроиться на работу в милицию, поскольку, по его мнению, именно там проходил передний край борьбы за светлое будущее. Звягин вяло отнекивался. Он считал, что работа в журнале не менее важна. А потом не выдержал, согласился. Его долго не хотели отпускать, но в конце концов пошли на встречу, все-таки не в консерваторию человек попросился, а на передний край борьбы с бандитизмом.
И вот читает Звягин последнюю рукопись — что-то о славных героических деяниях матушки-пехоты и к ужасу своему понимает, что все в этом рассказе от первого до последнего слова — вранье. Ему ли, боевому офицеру, не знать этого. В голове как будто все перевернулось. Десятки подобных рукописей прошло через его руки за время работы цензором. Почему только сейчас он обратил внимание на бессмысленное вранье сочинителей? От кого хотели скрыть правду? От безутешных вдов, от оставшейся без отцов мелюзги? Он не знал ответов на свои вопросы. Ему не нужны были эти ответы. Ему захотелось рассказать, как все было на самом деле, свою правду о героической борьбе народа с фашистской гадиной.
Звягин остался работать в журнале. А вечерами писал повесть. Свое новое занятие он держал в строжайшей тайне. Разве что признался майору Величко. Тот отнесся к затее друга с пониманием, внимательно читал вновь написанные главы, поправлял, когда фантазия уводила Звягина в сторону, а иногда и добавлял в текст что-то свое. «А помнишь, был у нас в батальоне сержант…»
Работа над рукописью оказалась удивительно увлекательным делом. Однажды вечером, не прошло и полугода, Звягин с радость понял, что повесть закончена, он сделал все, что мог. Он был бесконечно счастлив. Он держал в руках триста страниц исписанной корявым почерком бумаги с нежностью, с которой счастливые отцы держат своих желанных детей. На радостях он спел песню «Мы красные кавалеристы, и про нас былинники речистые ведут рассказ». Пора было начинать праздник. Майор Величко радовался не меньше его, притащил бутылку водки, квашеной капустки. Звягин достал банку с солеными огурцами, аккуратно порезал сало и хлеб. Они выпили. Впервые после великого дня Победы Звягин чувствовал себя счастливым.
Последний тост майора Величко Звягин запомнил на всю оставшуюся жизнь.
«Чтобы наши дети знали, кто мы такие были! Сегодня брали одного барыгу в ресторане. Устроили засаду, все честь по чести. Так один доходяга чуть нам все дело не сорвал. Представляешь, бегал по залу и кричал: «Рукописи не горят»! Интересно, о чем это он? Ты же теперь у нас писатель, должен знать».
Звягин не ответил. А потом, ночью, не в силах заснуть, он долго размышлял над словами друга. И к ужасу своему понял, что если бы кто-то чужой прислал подобную рукопись в их журнал, а он бы прочитал ее на своем рабочем месте, то немедленно сообщил в компетентные органы о явном факте антисоветской деятельности и клевете на армию-победительницу. В этом, собственно, и заключались его служебные обязанности. Когда он писал повесть, он думал о другом, как бы не соврать ни в одном слове. Но он искренне не понимал, как так получилось, что рукопись, где все до последней буквы правда, оказалась подрывной брехней и явным очернительством. Звягин испугался. Даже на передовой он не испытывал такого животного страха.
Утром, так и не сомкнув ни на минуту глаза, Звягин решил рукопись уничтожить. Он оформил местную командировку и отправился на ближайшую городскую свалку, развел костер и тщательно проследил, чтобы рукопись сгорела. До последнего листа. Когда все было закончено, Звягин с чувством глубокого удовлетворения отправился на работу. Но не успел сделать и десяти шагов, как был остановлен нарядом милиции, его посадили в машину и повезли в отделение, для выяснения обстоятельств. Милиционеров интересовали очень простые вопросы. Что он сжег? Почему на свалке? Кто сообщники?
Звягин честно признался, что сжег свой неудачный литературный труд. Вот когда он по-настоящему обрадовался, что успел так вовремя уничтожить свою повесть. Нет текста, не должно быть и претензий. К несчастью один из милиционеров опознал Звягина как знакомого майора Величко. Ему стало понятно, что если начнется настоящее расследование, то компетентные органы очень быстро выйдут на их отделение милиции. А это значит, что без чистки рядов дело не обойдется, и двух-трех милиционеров обязательно привлекут по всей строгости как врагов народа. Выход был один. Звягина вывели из машины и пристрелили «при попытке к бегству».
Удивительно, но приключения повести на этом не закончились. У майора Величко сохранились некоторые черновики. Он читал рукопись, обсуждал со Звягиным самые запутанные места в тексте, то есть был в курсе дела. Он твердо знал, что его друг хотел написать в своей повести, как он собирался это сделать, и зачем ему это понадобилось. На девятый день, помянув друга, майор Величко решил восстановить рукопись. Для чего это ему понадобилось, осталось загадкой для него самого. Многие заметили, что после смерти друга майор Величко изменился. Но ни одна живая душа не подозревала, что по вечерам он старательно выписывает на лист бумаги слова, которые обязательно написал бы Звягин, если бы остался жив. Величко не задавался вопросом, лучше он пишет, чем Звягин или хуже, длиннее у него получается или короче. Как сумел, так и пересказал. Пускай своими словами, потому что не в словах было дело. А закончив свой беспримерный труд, берег рукопись пуще глаза своего. Почему-то он решил, что Звягин погиб из-за того, что решил добровольно отказаться от своего романа. Величко не был религиозным человеком, но любил повторять звучную цитату из Библии. «Кто скажет на Духа Святого, не простится ему ни в сем веке, ни в будущем». Иногда его спрашивали, о чем это он? Отвечал он всегда одинаково: «Вначале было Слово, и если кто посягнет на Слово, тому немедленно конец придет. В этом случае Бог раскаяние не принимает. Я не религиозен, но рисковать поостерегусь».
Если меня попросят сформулировать смысл романа Орловского, я ограничусь двумя фразами. Кто посягнет на слово — того Бог не простит. Раскаяние и покаяние в данном случае не помогают.
Вот так, по-моему, это должно звучать. Кратко, но жестко. Напомню, что самый страшный грех в христианстве — посягнуть на Дух святой. Не знаю, религиозный ли человек писатель Орловский, но то, что по его представлениям, писатели исполняют божий промысел, можно утверждать с большой долей вероятности. Прямые цитаты из Библии, разбросанные по тексту, не оставляют никаких сомнений.
«В начале было Слово…»
«Не хлебом единым будет жив человек, но всяким словом, исходящим из уст моих».
«Потому говорю людям притчами, что они видя не видят, и слыша не слышат, и не разумеют…
«За всякое слово, которое скажут люди, дадут они ответ в день суда: ибо от слов своих оправдаешься, и от слов своих осудишься».
«Если кто скажет слово на Сына Человеческого, простится ему, если ж кто скажет на Духа Святого, не простится ему ни в сем веке, ни в будущем».
Мне кажется, что для Орловского в приведенных цитатах главное, что сказано о всяком слове, не обязательно религиозном или догматическом — всяком. Всякое слово имеет вселенское значение. Он еще готов смириться с тем, что поносят писателей, но уничтожение их произведений для него несмываемых грех, потому что любое творчество для Орловского есть божественный акт. Со всеми вытекающими из признания этого факта грозными последствиями, как для гонителей слова, так и для самих писателей, часто не подозревающих, в какое опасное дело они ввязались.