Формула неверности

Кондрашова Лариса

Ну что может случиться в семье, где все давно стоит на своих местах и не предвидится никаких пертурбаций?! По крайней мере ее муж Леня ничуть не изменился, если не считать охлаждения, которое наступило почти вскоре после их женитьбы.

— Немного — это сколько? — спросила Таня, стараясь говорить ровно и спокойно, иначе Шурка сразу начнет приставать, что случилось.

— Часа на два. За мной папа в университет заехал.

— Какой папа? — спросила она все же рассеянно.

— У меня папа всего один, — обиделась дочь.

— Ладно, иди, — разрешила Таня, еще наполовину

пребывая в том далеком времени, из которого вернулась только что.

Так вот почему она второй день не переставая думает о Михаиле свет Романовиче! Как раз он и сам объявился. Давненько его не было. Все по командировкам, по заграницам. Сестра Маша обмолвилась будто невзначай, что он работает где-то в МЧС, выезжает на катастрофы и всякие стихийные бедствия. Где бы он еще мог работать! Имей он поспокойнее работу, небось давно бы семью себе завел, а так… Кто ж за такого непоседу замуж выйдет?!

Подумала так и отчего-то испытала удовлетворение. Мишка холостяк устраивал ее куда больше, чем Мишка женатый…

То есть в каком смысле устраивал? Да она его года три уже не видела. Только изредка по телефону скажет пару слов, и то в ответ на его расспросы о дочери.

Иными словами, Татьяна Карпенко — махровая эгоистка! Ни себе, ни людям!

Кстати, фамилию в новом браке она так и не поменяла. Уж как Ленька ее прессовал! Во всем его слушалась, а тут нашла коса на камень.

Вроде и фамилия у второго мужа вполне приличная — Каретников, но Татьяна на нее никак не соглашалась.

— Это же все документы надо менять, — говорила она.

— Ничего, кроме паспорта, менять не надо будет, — злился Ленька. — В крайнем случае покажешь свидетельство о браке.

— В крайнем случае… У нас с Сашей будут разные фамилии.

— Они у вас все равно будут разные! Она выйдет замуж и фамилию поменяет!

Таня и сама не знала, почему фамилии Карпенко держалась. Понятно, была бы девичья, а то ведь Мишкина! Это-то Леонида и злило.

— А твои бывшие жены меняли фамилии? — спрашивала Таня.

— Меняли! — кричал Ленька, не видя подвоха в ее вопросе. — И между прочим, даже после развода оставили!

— Вот! — торжествовала Таня. — Наплодил баб Каретниковых, хочешь, чтобы и я в этом ряду стояла…

— Меня беспокоит другое. — Он посмотрел на Татьяну тяжелым взглядом. — Уж не собираешься ли ты, милочка, сидеть одной задницей на двух стульях? Вдруг со мной не заладится, к своему Михаилу вернешься!

— Хотела бы вернуться, я бы с ним не разводилась, — тихо сказала она.

Что странно, но эта ее фраза Леонида успокоила. Наверное, потому, что Таня и сама тогда в это верила… Именно реакция мужа успокоила Таню. Она отчего-то уверилась, что он больше не станет пытаться вступить в новый брак. И будут жить они, привычно равнодушные… Ненависти между ними нет, раздражения тоже. Живут же другие так всю жизнь, и ничего…

Человек со стороны, к Татьяне равнодушный, сказал бы, зная ее историю: «Бог наказал!» Потому что если первый муж совершенно добровольно принадлежал Тане, что называется, с ног до головы — может, поэтому она его не простила за измену? — то второй муж не принадлежал ей никак, разве что юридически. К нему, как ни к кому другому, подходила фраза: «Кот, который гуляет сам по себе». Она неплохо звучала в сказке Киплинга. И применительно к котам вообще. Но как характеристика женатого мужчины…

А Тане Карпенко попался именно такой. Насколько несвободна была в браке с ним она, настолько независимым чувствовал себя ее муж Леонид.

Семейный уклад воспринимался Каретниковым как нечто несовершенное, но необходимое. Изредка ему таки хотелось рухнуть в кресло перед телевизором, посмотреть фильмец-другой. Опять же, свежие рубашки и носки — ежедневно. Поначалу он искренне восхищался ее заботой, благодаря Тане он всегда был одет с иголочки. Потом привык. Просто бросал грязную рубашку на пол и доставал из шкафа свежую.

К тому же нравилась ему Танина стряпня. Предыдущие две жены ей сильно в этом уступали.

Поддерживать домашнее хозяйства в порядке, в части того, что требовало мужского пригляда, ему не составляло особого труда. Стоило жене пожаловаться, как что-то вышло из строя, или требовалось что-то прибить, починить, как тут же дома появлялся какой-нибудь Иваныч или Степаныч, старый умелец, которого Ленька всегда держал при себе. На всякий случай. Платил немного, но и работа была эпизодическая…

Но они, эти умельцы, оставались возле него, потому что в хорошую минуту Леня мог подбросить им сотню-другую от барских щедрот и похлопать по плечу: «Ты, Степаныч (или Иваныч), народный умелец! Руки у тебя золотые. Что бы я без тебя делал!»

Старики чувствовали себя нужными. Впрочем, Таню это устраивало. Присланные Леонидом умельцы, как обычно, дело свое знали, делали его на совесть. В конце концов, какая разница, чьими руками поддерживается порядок в доме?

Частенько Леонид уходил из дома почти на всю ночь. «Расписать с друзьями пулю» — вот как это называлось.

Первое время Таня высказывала вслух свои сомнения. Мол, знаем мы эти пули! Но однажды супруг взял ее с собой.

Весь вечер она просидела рядом, проскучала, слушая невразумительные выражения вроде «двойная или тройная бомба», «мизер втемную», «четыре в гору» и прочую белиберду, перемежаемую грубыми мужицкими выражениями типа: «Все, Вовчик, ты торчишь, как слива в анусе!»

Приятно такое слушать? Больше намерения идти с Леонидом она не высказывала.

На днях, когда Леня в очередной раз уходил на свои картежные посиделки, она прочитала ему из газеты анекдот: «Доктор, выпишите моей жене снотворное, она порой до шести утра не спит!» — «Что же она делает?» — «Меня ждет».

Муж посмеялся. Юмор он понимал.

— Надеюсь, тебе снотворное не понадобится?

Таня бессонницей не страдала. Странно, в былые времена, когда почему-либо задерживался с приходом Мишка, она не спала, ждала его. А в отсутствие Леньки спала, как сурок.

У нее теперь многое происходило не так, как раньше. Раньше ее семья была единым целым. Сейчас — вроде количество членов то же самое, а будто каждый в отдельности. Даже дочь Александра понемногу отдалилась, стала малоразговорчивой, все норовила закрыться в своей комнате.