Формула памяти
Шрифт:
— Нет, — сказала Леночка, — нет, на нашем факультете он не читал лекций.
— Жаль. А я был. Нет, не в университете, я ведь не университет кончал, а политехнический. А слышал я Ивана Дмитриевича в лектории, здесь, на Литейном. Выступал он с обыкновенной публичной лекцией. Я после этой лекции и задумал во что бы то ни стало к нему перейти. Такое она на меня впечатление произвела. Это даже не лекция научная была в строгом смысле этого термина, а скорее — хвалебное слово человеческой памяти. Причем слово, произнесенное со страстью, с энергией, с вдохновением…
Гурьянов изменил вдруг голос и заговорил, видно, пытаясь подражать Архипову:
—
Они долго еще бродили по набережной, но становилось все ветренее, осенняя вечерняя стылость уже давала себя знать. Леночка замерзла, и они заторопились к автобусу. На углу, неподалеку от автобусной остановки, светилось окно кондитерской с плакатиком: «Пейте горячий кофе!»
— Пейте? — сказал Гурьянов.
— Горячий? — принимая нехитрую игру, подхватила Леночка.
— Кофе? — закончил Гурьянов.
Они оба засмеялись, входя в магазин.
Ощущение счастливой беззаботности охватило Леночку. Как будто она опять стала маленькой девочкой, когда так немного было нужно, чтобы развеселить ее, когда вокруг любого пустяка немедленно затевалась игра.
Они пили кофе из белых фаянсовых кружек, стоя за высоким круглым столиком. На столе валялись обертки от сахара, у кружек были отбиты ручки, но вся эта непритязательная, даже убогая обстановка не портила Леночкиного настроения. Она уже знала, что эта маленькая, невзрачная кофейня, случайно оказавшаяся на их пути, надолго останется в ее памяти.
Магазин готовился к закрытию, и толстая тетка, водя по полу мокрой тряпкой, намотанной на швабру, неотвратимо приближалась к ним — словно вовсе никого и не было перед ней.
— Вот кого я по-настоящему боюсь — это грубых людей, — тихо сказала Леночка. — Ненавижу и боюсь.
— Вы уже третий раз произносите слово «боюсь», — улыбаясь, отозвался Гурьянов. — Я уже знаю, что вы боитесь кибернетики, солидных людей и грубости. Так?
— Так, — засмеялась Леночка. — Я вообще, наверно, ужасно неприспособленная к жизни. Это родители мои виноваты, они меня так воспитали…
Тетка с тряпкой все наступала на них, все сжимала вокруг них кольцо, больше никого уже не оставалось в кондитерской. И Гурьянов с Леночкой тоже сдались, отступили перед этим молчаливым напором, пошли к выходу.
Теперь Леночка хотела проститься с Гурьяновым и ехать одна, но он настоял на том, что проводит ее до дома. И Леночке было приятно, что Глеб не отпустил ее.
В автобусе он опять заговорил об Архипове.
— Вообще, чужую жизнь понять куда сложнее, чем нам порой кажется, — говорил Гурьянов. — Если задуматься, копнуть поглубже, то у каждого из нас в жизни своя загадка отыщется, своя тайна, свое — точнее сказать — нервное средоточие, своя болевая точка, которая на всю нашу жизнь влияет, лучи от которой всю нашу жизнь пронизывают. Для другого человека подобная твоя тайна может и не столь уж существенной показаться, она бы, может, и в памяти его ненадолго осталась, а для тебя это на всю жизнь…
И опять, как еще тогда, когда повел он ее кружить по улицам и дворам своего детства, ей показалось: что-то томит и тревожит его, что-то не дает ему покоя.
— А у вас есть тайна? — спросила она.
— Есть. Я же говорю: у каждого человека есть. Только одни сознают это, а другие нет… — сказал он.
«И у меня есть, — с грустью подумала Леночка. — Это уход мамы…»
И едва подумала об этом, как мысль об отце кольнула ее: он наверняка уже с ума сходит, гадает, куда она девалась. Отец не терпел, когда она возвращалась поздно, не предупредив. Волновался, впадал в панику, воображал бог весть что, начинал звонить в милицию. Ждал, неотрывно стоя у окна. Наверно, и сейчас стоит, ждет, смотрит на улицу.
«Как я хоть позвонить не сообразила! — запоздало укорила себя Леночка и тут же возразила себе, словно заранее защищаясь, заранее выпуская колючки: — Я же взрослая! Что, я не имею права один раз прийти позже?»
До чего же все-таки незаметно пролетел сегодняшний вечер! Ей было жаль расставаться с Гурьяновым, чувство радостной приподнятости не оставляло ее. И лишь когда они выбрались из автобуса, когда увидела она свой дом, Леночка сразу занервничала, заторопилась. И хотя Гурьянов еще по-прежнему шел рядом, почти касаясь ее, на самом деле они уже отдалялись друг от друга. И он, видно, чувствуя это, молчал.
Торопливо попрощавшись, Леночка уже взбегала вверх по лестнице, когда Гурьянов вдруг негромко окликнул ее:
— Лена!
Ее имя слабым эхом отдалось среди лестничных пролетов. Или это ей померещилось? Леночка приостановилась и сразу ощутила, как колотится у нее сердце.
— Лена!
Он смотрел на нее снизу, запрокинув лицо.
Она вдруг испугалась. Ей показалось — она знает, какие слова он хочет произнести. Она сделала несколько медленных шагов по ступенькам вниз.
— Что?
— Нет, ничего… я просто… ладно, лучше в другой раз, потом… — пробормотал он. — Идите, идите, Леночка, до свидания…
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Поддавшись внезапному порыву, кинувшись к Лизе, думая в этот момент только о ней, Архипов как-то словно забыл, сбросил со счета, что разговаривать ему придется не с одной Лизой, но и с ее мужем, Ефимом Семеновичем Фейгиным. Он вспомнил об этом, только когда Фимочка Фейгин сам, собственной персоной предстал перед ним в дверном проеме. Было, наверно, в выражении лица Архипова сейчас нечто такое, что заставило Фимочку чуть вздрогнуть, чуть попятиться от неожиданности. Однако он тут же овладел собой.