Формула счастья. Сборник рассказов
Шрифт:
Кроплю народ святой водой, а преобразившегося за службой пономаря обильнее всех:
– Христос воскресе!
– Воистину воскресе! – торжествуют без малого три десятка голосов. Вот это бессмертное веселье верно, что насовсем не исчезнет. Случается, мы забываемся, грустим, безобразничаем, но только забывшимся Господь Сам о Себе напомнит, и если не теперь – воскресной радостью, то после, когда наступит самый главный в жизни сороковой день, – как-нибудь иначе.
И он наступит, никого из нас не спросит. Поди-ка усомнись. Ну?
Иных напоминание об этом пугает. Намедни вот беседовал с соседкой Петровной и в разговоре по привычке между делом помянул Божий суд – этот самый наш сороковой день. Бедная Петровна! Она даже подпрыгнула: «Типун, – говорит, – тебе на язык!» И заплевалась через плечо. Будто бы это от окончания жизни помогает. Вот. А Семенычу перед службой о Божием суде намекнул, так он вмиг утешился, былая туга сразу отпустила, как будто бы и не крали у него. Обрадовался, успокоился, всю литургию пропраздновал. И едва успел погасить лампады, тут же поскакал за сиренью: «Не для нас, бессмертных, что ли, Господь ее создал? Иной год закружишься, а она тем временем раз – и облетела, попробуй верни ты ее».
Ох и быстро она отцветает-проходит…
Расставил Семеныч ароматную по всему храму и в вазах, и в ведрах, и просто так на окнах разложил. Соберемся к вечерне, а в храме весна.
Сашина философия
Осенний дождь… Когда он не прекращается несколько суток подряд, разбухает обувь. Квартиры пропитаны сыростью, холодные батареи не добавляют уюта. Зонты за ночь не просыхают, а только подвяливаются. А городская суета все равно не тормозится, процветает в любую погоду. Пешеходы спешат – хлюпают обувью, машины шелестят по мокрому асфальту – разбрызгивают лужи…
Изредка дождь сменяется моросью. В такие часы можно накрыться капюшоном и побродить без зонта, присесть на мокрую скамейку в тихом парке и помечтать.
Осенний дождь, мокрый асфальт… Теперь наступает самая пора ремонтировать дороги. Ну, так уж у нас складывается.
К слову, мою аллею асфальтируют. Любимая лавочка сегодня обрелась на «линии фронта». Как раз возле нее коптит бочка со смолой, а сама скамейка попала краем под курган щебня, который бабы в ярких жилетах расшвыривают лопатами. Присаживаюсь на другую сырую лавчонку, что врыта немного поодаль, и наблюдаю, как сонный мужик таскает ручной каток. Разогнав метлой лужу, бригада сыплет на ее дно щебень, сверху щебень заливают кипящей смолой и зовут сонного мужика. Тот катком трамбует это новообразование и застенчиво улыбается, глядя, какая чудесная свежая опухоль парит, застывает на аллее. Технология, однако.
Со стороны чужие оплошности хорошо видны. «Вот, – думаю, – мужик. Тебе же все равно приходится закатывать здесь ямы? Приходится, да? Ну так делай же ты это ровно!» И сам удивляюсь, какая верная философия!
Впервые я услыхал этакое премудрое восприятие бытия, когда познакомился с Сашей.
Добрые глаза, обширная лысина, небольшой рост, огромные кулаки. Сашу уважали. С первого взгляда нельзя было угадать, что он уже на пенсии. Впрочем, по возрасту он и не был пенсионером – заслужил на вредном производстве. Но бездельничать ему не нравилось, и он собрал себе строительную бригаду.
Как-то я наблюдал за работой его бригады, которая возводила капитальное строение. Совсем молодой плотник начинал ладить пол. Он только успел положить и закрепить одну доску, как явился руководитель. Саша хмуро взглянул на работу и приказал плотнику: «Отдирай. Отбрось подальше, потом пригодится. Теперь бери и выпиливай новую». Плотник повиновался. Прикинул рулеткой, выхватил из-за уха карандашный огрызок, нанес метку, ухватил ножовку и – айда, вперед – обед не скоро! Я был неподалеку и видел, как ножовка уходила в сторону от карандашной метки. Саша смотрел и молчал.
Когда парень оставил ножовку, бригадир приказал: «Эту доску тоже отложи, потом сгодится. Выпиливай новую». Плотник возмутился: «Ну ты чё, Сань, ё! Какого, ё!» Саша молча взглянул в плотницкие очи, и возмущения стихли. Парень смиренно взял новую доску, разметил и – айда, дружище, в рот тебе опилки! Ножовка снова проползла мимо карандашной метки. Саша положил руку на молодое плечо, остановил плотника:
– Послушай, Вася, тебе же все равно этот пол стелить? Все равно ведь пилить, правда?
– Ну?
– Ну так пили же ты, зараза, ровно!
Иногда Саша заглядывал в гости. Мы подолгу просиживали в беседке, говорили. Точнее, говорил он. На работе неразговорчивый, со мной он любил поболтать о жизни. Он был тем редким человеком, которого приятно послушать, ведь его биографические истории никогда не повторялись. Детство, школа, армия… Как будто ничего особенного, как у всех. Так, да не так.
Саша обладал редкой наблюдательностью, талантом из любого, даже самого пустякового события извлекать себе урок. «Если тебе все равно пилить, то пили ровно», – к примеру, так его дед когда-то учил его отца. Научил ли – неизвестно, но дедов урок, не предназначенный внуку, именно внук уловил и усвоил. Так Саша и жил – дышал окружающей его повсюду мудростью. Видел ее и впитывал. Потом делился.
Известно, что Господь всё делает для нашего спасения и разумения истины. Понимаем ли мы это? Саша, казалось, и это понимал.
Перед кончиной он тяжело болел. Лежал безропотно, улыбался приходящим проведать. Он силился делать вид, будто просто отдыхает, вот-вот поднимется и чем-нибудь займется. Только вот подняться так и не случилось. Когда я пришел его причастить, он уже не был похож на того, знакомого мне Сашу. На постели лежал другой человек, желтый, отекший, осипший. Боль мешала ему говорить, исповедоваться, но виду он не подал. Лицо кривилось от боли, а глаза светились неподдельным оптимизмом. За все Саша Бога благодарил. За радости, за Его помощь, за насыщенную жизнь…
Ему было немногим за пятьдесят.
Теперь покоится Саша под березой, рядом со своим отцом. Конечно, я поминаю его на службах. Но просто так, между делом, куда как чаще: подхожу к калитке – его работа – «упокой, Господи, с праведными…», отвинчиваю поливочный кран в церковном дворе – «дай, Боже, Царства Небесного». И куда ни взгляну по селу – то колодец, то чья-нибудь веранда – всюду Сашина рука – «вечную память подай, Господи»…
…Вот и время ползти по домам. Оранжевые жилеты потянулись к фургону-бытовке, и аллея опустела. По расписанию явились октябрьские сумерки. Морось ослабла, и сгустился туман. В почерневших кустах бузины заплакала бездомная осенняя тоска. Холмики свежего асфальта лоснятся в фонарном свете. Зачем они здесь? Выбитая аллея смотрелась без них гораздо лучше. С почти что голых лип капает…