Формула смерти
Шрифт:
Глава 8
Житель Новосибирского академгородка Андрей Борисович Комов, доктор наук, лауреат Государственной премии, ведущий специалист в своей области, был ужасно занятым человеком. Свободного времени у него почти не оставалось: работа, работа, работа, институт, конференции, симпозиумы… И опять лаборатория, эксперименты. Смерть академика Смоленского Андрея Борисовича Комова потрясла, хотя в последние годы встречались оба ученые намного реже, чем прежде, от случая к случаю, когда Смоленский приезжал в командировку или где-нибудь на симпозиуме.
А полтора года тому
Комов в это время пил кофе, покинув зал заседаний. Академик Смоленский тронул его за локоть. Андрей Комов обернулся.
– Здравствуй, Андрей Борисович, – учтиво произнес академик Смоленский.
– Здравствуйте, Борис Исидорович, – Комов поднялся с места и предложил академику сесть рядом. – Как вы живы-здоровы?
Академику явно хотелось называть Комова на «ты», но что-то ему мешало. За последние годы они сильно отдалились друг от друга, хотя раньше работали вместе, и отношения двух ученых были тогда почти дружескими. Смоленский считал Комова человеком с довольно близкими ему взглядами.
– Нормально все. А у тебя, Андрей Борисович, как дела?
Комов, ничего не ответив, нервно вращал в руке чашку.
– Не будем обсуждать, правильно ли я поступил, ввязавшись в американские программы, – понял причину волнения Смоленский и постучал пальцем по столу. – Ты бы не мог зайти ко мне в гости сегодня вечером?
Комов удивленно вскинул брови: академик вел себя довольно странно.
«Неужели опять станет предлагать войти в какую-нибудь комиссию по уничтожению оружия?» – подумал Андрей Комов.
Смоленский в буфете ничего конкретного не предложил, лишь загадочно смотрел на Комова, и на его одухотворенном лице блуждала какая-то покорная улыбка. Академик, как показалось Комову, стал не похож на себя: не было прежней напористости, отсутствовала категоричность, к которой Комов привык и без которой академик Смоленский не стал бы академиком. Он был как ребенок.
«Наверное, старик уже в маразм впал, – подумал Комов, глядя на сутулую спину академика, когда тот, держа под мышкой кожаную папку, двинулся к двери конференц-зала. – Совсем старик из ума выжил, а ведь он ученый, настоящий, большой ученый, каких в России сейчас уже, считай, нет. Да и в мире таких единицы, пальцев одной руки хватит, чтобы назвать имена ученых, равных Борису Исидоровичу Смоленскому».
Комов допил кофе, вошел в конференц-зал. Слово предоставили академику Смоленскому. Комов слушал старика и удивлялся: «Что это с ним? Куда это он клонит?»
Смоленский говорил о моральном долге ученого, о том, что наука – святое, что к ней надо относиться с почтением, что ученые в начале нового тысячелетия должны пересмотреть свои взгляды, должны от многого отказаться.
«Сбрендил старик, крыша у него поехала, – грубовато подумал об академике Андрей Борисович Комов, – плетет о гуманизме. Но оно и понятно, сам всю жизнь оружие производил, чтобы людей уничтожать тысячами и миллионами. А сейчас занялся совершенно противоположным – то, что сотворил за многие годы, пытается быстро уничтожить. Раньше
А академик говорил и говорил, пытаясь убедить своих коллег. В зале начали шушукаться, и академик покинул трибуну под недовольный ропот светил отечественной науки и приглашенных из разных стран химиков, биологов. Они-то надеялись услышать слово специалиста, а пришлось слушать проповедь.
«Да, со стариком неладно», – подумал Комов.
К брату Андрей Борисович ночевать не пошел, он недолюбливал младшего брата, но даже не старался разобраться почему. Так бывает между двумя очень близкими родственниками. Он приехал к Смоленскому в восемь вечера. Академик был дома один, без жены. Он ходил по квартире при галстуке, в жилетке. Комову обрадовался, словно не верил в то, что Андрей Борисович примет его приглашение. Круглый стол был накрыт на две персоны, традиционные пироги с грибами, рыбой и вареньем стояли на столе, немного стыдливо в сторонке и бутылка коньяка с двумя рюмками. – – Где же ваша супруга? – поинтересовался Комов, прислушиваясь.
– Она, знаешь ли, Андрей Борисович, извинялась, что вынуждена оставить нас наедине, поехала по очень важному делу, – академик не стал уточнять, почему он отправил супругу из дому. – Проходи, присаживайся.
Они выпили по рюмке. Смоленский вел себя довольно странно, был напряжен, говорил мало, больше слушал Комова, который рассказывал о том направлении, в котором сейчас работает.
– Знаешь, Андрей Борисович, – остановил своего гостя Смоленский, – вот ты мне рассказываешь, я тебя слушаю, пытаюсь вникнуть, понять.
Но, знаешь, все это ерунда. Она, конечно, важна, может быть даже очень, но я сейчас не могу о ней думать.
– О чем вы думаете, Борис Исидорович? – глядя в голубые глаза академика, спросил Комов.
– О чем я думаю? – лицо старого академика стало загадочным. Он сидел против света, и его седые волосы светились, как нимб. – Я думаю о вечном. В жизни мне ужасно везло, невероятно везло. Я имею в виду не только быт – семья, здоровье, хотя и это тоже, я говорю о своей жизни в науке. Все, за что я ни брался, мне удавалось, – академик легко поднялся, взял Комова за локоть и повел в кабинет. Тот был здесь впервые, раньше встречался с академиком по делам в квартирке на Ленинградском. Кабинет был от пола до потолка по всем стенам заставлен книгами, и, самое интересное, чисто научных книг было довольно мало, хотя Андрей Борисович доподлинно знал, что художественную литературу Смоленский раньше не читал. Полки заполняла классика довольно редких изданий. На столе стоял портативный компьютер, он был открыт.
Академик уселся за стол, гостю предложил сесть напротив. Из верхнего ящика старого письменного стола академик извлек диск.
– Это не музыка, – сказал академик, подавая диск Комову. Тот вертел компакт-диск в руках.
– Здесь написано – «Реквием» Моцарта.
– Да, да, именно так и написано. И в принципе, – академик Смоленский улыбнулся, – вполне возможно, это тоже реквием, но его сочинил не Вольфганг Амадей Моцарт, а сидящий перед вами старик. Я не хочу брать грех на душу.., в общем, Андрей, послушай меня. Я хочу, чтобы ты взял этот компакт-диск на хранение, пусть он побудет у тебя.