Форпост - 4
Шрифт:
Катамаран, который к тому времени успел прикупить его наниматель, имел корпуса длиной аж четырнадцать метров. А ширину от борта до борта — двенадцать и Шабельский жёстко потребовал от учёного, чтобы поле, генерируемое артефактом, было, минимум, пятнадцать метров в диаметре.
Маляренко шёл по мощёной камнем дорожке к дому и улыбался, покачивая головой. Вчера вечером, наплевав на все соображения секретности, позвонил Олег и захлёбываясь в слюне и эмоциях, проорал ему на ухо, что «этот хмырь всё сделал «. Дальше сквозь прерывающуюся помехами
— Они её поймали, представляешь? Три дня мачту по степи возили, но поймали-таки!
Ваня тогда только и смог, что облизать разом пересохшие губы и прохрипеть.
— Сколько?
— Девятнадцать семьдесят три! А! Сработало!
На этом разговор прервался, а сигнал пропал. Что было тому виной — спецслужбы или вспышки, Маляренко не знал. Да это было и не важно.
«Девятнадцать семьдесят три. Теперь отпиливать нос и обрезать поперечные фермы не придётся. Нормально»
Маляренко знал, что прямо в это время вся команда Шабельского лихорадочно собирает личные вещи и садится в поезд Москва — Владивосток, поскольку самолёты в последнее время летали через пень колоду. Электромагнитные бури частенько вырубали электричество, связь и приборы. Ваня представил слёзы, вопли, плач отъезжающих и поёжился. Уезжать, бросая близких и родных, ЗНАЯ, что их ждёт в недалёком будущем…
«Брррр! Да ни за что!»
Ваня упал на лавку, стоявшую у крыльца, и задумался. Мама была совсем плоха. Исчезновение сына подкосило её. ТОГО сына. Нынешний Иван на относительно молодого пропавшего пухлика был мало похож и проканать за ТОГО Ванечку не мог. Он ездил в Алма-Ату почти каждый месяц и наблюдал за тем, как стремительно стареют его родители. Отец уже не мог передвигаться без трости, а мама стала совсем седая. Единственное, что радовало Ивана — то, как папа и мама относятся друг к другу.
«Мне бы так»
Снова вспомнилась Манюня. Зубы у Вани страшно скрипнули — до крика захотелось пройтись с любимой по осеннему парку, держась за руки. Как его родители. Медленно. Молча. Наслаждаясь каждой секундой совместной жизни.
Держась за руки.
— Ваня. Ванечка…
«Маша?»
Иван вынырнул из раздумий.
— А?
На крыльце стояла Наденька, зябко кутаясь в пуховый платок.
— Ваня. Твоя мама…
— Тёть Галия, это я, Иван.
Маленькая сгорбленная старушка подслеповато щурясь, долго рассматривала сквозь очки стоявшего перед ней мужчину.
— Ваня? Ие? Ваня! Ой балаааам… где же ты был?
Лучшая и единственная мамина подруга залилась слезами и без сил упала на лавку. Женщины, помогавшие убирать со стола посуду, тревожно выглянули из подсобного помещения придорожной кафешки. Конечно, плач и причитания на поминках, это дело обычное, но всё же… апа была уж очень стара. Мало ли. Девочка-посудомойщица подскочила к бабушке и вместе с незнакомым мужчиной повела пожилую женщину на диван, без умолку тараторя по-казахски.
Из-за проклятых вспышек на солнце Иван не успел. Самолёты снова не летали, а на поезда элементарно не было билетов — вагоны, сначала в Симферополе, а потом в Саратове, пришлось брать штурмом. В Алма-Ату изрядно помятый и дико уставший Маляренко добрался только на седьмые сутки. Хуже всего была неизвестность — телефоны не работали, а позвонить со станций не хватало времени. Люди, будто предчувствуя будущую беду, вдруг разом решили дружно куда-нибудь уехать. Это было как в кино про гражданскую войну. Мешочники, побирушки, небритые и задёрганные проводники, уставшие полицейские и солдаты, солдаты, солдаты.
На каждом перроне, на каждом переезде, на каждой станции.
Видимо, у кого-то ТАМ, наверху, мозги не отключились окончательно и кое-какие меры власти предприняли. Например, здесь, в Казахстане, вот уже две недели нельзя было купить ни капли бензина и передвигаться по городу приходилось пешком.
До второй Алма-Аты поезд не дошёл, намертво застряв на первой. Толпа мешочников, ругающихся тёток и орущих детей подхватила и вынесла Ивана на площадь перед зданием вокзала. Несчастный троллейбус, который одиноко стоял на площади, люди штурмовали с таким ожесточением, с каким, наверное, в сорок пятом их деды не брали Рейхстаг.
«Только бы успеть, только бы успеть…»
Используемый «втёмную» информатор только и успел передать, что мама очень плоха и её увезли в больницу, прежде чем связь окончательно сдохла. До дома отсюда было больше десяти километров, да всё в горку. Маляренко плюнул, подтянул помятые брюки и, с превосходством поглядев на гружёных чемоданами попутчиков, рванул к дому бегом.
— Ой, балам, — тётя Галия продолжала причитать, но уже гораздо тише, — а Андрей Сергеевич то, всего на два дня маму пережил. Вот так. Ой-ё!
Старушка, как и полагается восточным плакальщицам, зарыдала в полный голос. Ваня погладил старую женщину, которая, когда-то давно, в детстве, с ним нянчилась, по голове, сжал в кулаке ключ от отцовской квартиры и вышел из кафе на свежий воздух.
В голове было пусто и легко. Немного болело там. В груди. Слева. Болело привычно, как раньше. Иван не замечал боли. Не ощущал ног. Он просто шёл на автомате знакомым с детства маршрутом — мимо школьного стадиона, мимо продуктового магазина и маленького базарчика на углу.
Из квартиры родителей Ваня забрал лишь фотоальбом, орден и медали деда да серебряный подстаканник, которым, сколько помнил себя Иван, пользовался его отец.
Уехать из Алма-Аты в Россию, неожиданно оказалось очень сложно. Больше того — просто выбраться из города было невероятно трудно. На всех дорогах стояли блок-посты, а население из бывшей столицы Казахстана эвакуировали организовано, по спискам и только под охраной военных. В первую очередь, понятное дело, в небольшие районные городки, аулы и сёла, вывозили своих. Титульное, так сказать население. Остающиеся в мегаполисе коренные алма-атинцы переписывались, получали продуктовые карточки и в приказном порядке отправлялись на принудительные работы.