Форпост

Молчанов Андрей Алексеевич

Теперь им предстояло пройти разведанной тропой к основному шоссе, куда уже выдвинулась братия Его Преподобия, должная отвезти их в надежное и укромное место.

– Пожалуй, дальнейшая жизнь покажется нам скучной, как воскресная проповедь, - сказал Худой Билл, когда они присели на каменистой прогалине для краткого привала.

– Я думаю, что, погости мы здесь еще, без дела не останемся, - проговорил Джон, покусывая стебель сорванной травинки.

– Так, может, и останетесь? – невпопад предположил Серегин.

– Это невозможно, - сказал Худой Билл. – Хотя… здесь есть куда и как развернуться, здесь здоровая натуральная пища и благонамеренные люди… И - здесь очень красивые женщины. Я даже готов рассмотреть это место в качестве убежища при нетрадиционных ситуациях, от которых, увы, не застрахован ни один джентльмен удачи… Но как ни жить морской рыбе в реке, так и меня не приноровишь к вашей русской жизни, товарищ Серегин. Вы - другие… Кстати, русских в Америке я сразу же различаю по глазам. Они – отражение души.

– Это – точно, - покосившись на Олега, молвил Джон. – Кстати, добавлю: здесь располагающий к хорошему настроению климат. Уже зима на носу, а мы будто на пикнике в Южной Каролине…

Худой Билл, подумав, сказал что-то серьезное и по поводу климата.

– Ну, и чем ты будешь заниматься в Америке? – спросил Серегин Джона. – Купишь очередной кинотеатр?

– Неважно – чем, - ответил тот. – Меня влечет притяжение Америки. А тебя – притяжение женщины. Но ведь и притяжение Америки – тоже… Дух моей страны въелся в тебя навек, как пороховой дым в солдата. Я не прав?

– Ну да… - горестно кивнул Серегин. – Но я не могу болтаться, как «Летучий Голландец» между двумя берегами. Хватит!

– Значит, в тебе есть характер, - покладистым тоном произнес Худой Билл. – Скажу больше: вся твоя история вызывает во мне зависть… И теперь я не верю, что любовь – это химия. Я влюбился только один раз, в начальной школе. Это была прекрасная девочка. Мы даже целовались… Потом мне попадались только одни суки. Опасаюсь, что сейчас моя первая и последняя богиня ничем не отличается от этих стерв. Но пусть ее светлый образ…

– Жаль одно, ты выпадаешь из нашей компании, - перебил его Джон, обернувшись к Олегу. – Чувство любви – величайшее чувство. Но чувство дружбы – это тоже чувство любви.

– Без тебя нам будет одиноко и даже очень, - подтвердил, качая головой, Худой Билл, проявляя неслыханную сентиментальность, таящуюся в его загадочной душе.

– Я стремлюсь к вам, но должен остаться здесь, - ответил Серегин.

– «Должен» – это плохо, - поразмыслив, заметил Худой Билл.

– Ладно, пора, как бы и не хотелось расставаться, - сказал Серегин, вставая.

– Уж эта осенняя меланхолия! – крякнул, поднимаясь с места, Джон. – Действительно: пора! Во Флориду! Наша песенка спета. И гонорар за нее уплачен.

ОТЕЦ ФЕДОР

Если ранее и подумать не мог Федор, что его мечте стать священником должно сбыться, то уж никак не предполагал он свое положение в сане, обремененным заботами, далекими от смиренной духовной должности. Собственно, заботы эти он сам на себя и возложил. Еще до восшествия в храм пришло осознание, что бушующую за его стенами греховную жизнь нельзя усмирить и подправить в узком пространстве церкви, когда ее представители, покорно сникнув в осознании уже свершенного ими зла, пытаются отмолить его, а, отмолив, как им наивно кажется, вновь устремляются в привычную грязь своего бытия. Да и все ли пойдут каяться? И всем ли нужна церковь? И даже искренние в своем порыве приближения к Богу, едва ли обнажат душу перед каким-то попом…

Тюрьма сделала его сознание логичным, жестким, нацеленным на холодный анализ, прогноз и – непременные целесообразные действия.

Он поставил перед собой цель: его церковь должна стать магнитом, объединяющим своим притяжением все население огромной округи. Но объединить его можно, влияя на жизнь социальную и прямо участвуя в ней. Вот почему демонические большевистские умы первым делом отлучили церковь от государства, ибо уясняли невозможность сосуществования двух религий в благословении на добычу паствой хлеба насущного.

Дележ хлебов рождал грехи. Хлеба же добывались и созданием атомной бомбы, и уничтожением непокорных, и поворотом рек, и снесением городов. Жрецы новой религии бестрепетно брали на себя всю ответственность за содеянное массами, а массы, освобожденные от спуда наказуемой причастности, тупо и счастливо следовали предписаниям сверху. Церковь новой коммунистической религии отличала отменная иерархия, курирующая все и вся. Попасть на нижнюю ступень иерархии, заполучив партбилет, считалось высочайшим жизненным достижением. Лишиться партбилета за разоблаченный грех – катастрофой.

Эти принципы в построении им общины Федор посчитал основополагающими, хотя никаких партбилетов никому не выписывал, а взносы предпочитал брать трудами, причем – каждодневными.

Причины падения коммунистической церкви лежали на поверхности: зажравшаяся, оторванная от народа верхушка с назначенными для себя привилегиями, формализм и бюрократия, «железный занавес», уравниловка, цензура, наглый диктат госбезопасности и разнузданность милиции. И пускай система как таковая работала, однако люди утратили веру в нее, зато крепли среди них настроения сугубо индивидуальные.

Эти камни преткновения на путях народа к отчужденной от него власти надо было раздробить и рассеять в щебень хотя бы на здешней земле. И он, и Кирьян, - владелец и распорядитель округи, жили скромно и были доступны каждому. Этот самый «каждый» знал, что в любой тягости его не бросит община, чьи законы, в свою очередь, нарушать категорически не следовало. Правом на выход из общины располагал каждый, но желающие таковым воспользоваться насчитывались на пальцах. Дорого стоил вход в общину, выход был бесплатен, а возвращение – практически невозможно. Дивиденды и зарплаты распределялись согласно трудовому и интеллектуальному участию. Идиллия прошлых русских общин отвергалась напрочь, их э кономика, когда одни пахали, а другие пили, себя не оправдала. В здоровом и жизнеспособном сообществе требовалось соединить принципы частничества и коллектива.