Форпост
Шрифт:
Теперь же и для них настал последний час. В то самое время, когда рубили лес, какие-то люди стали бродить вокруг этих древних камней. Сначала в деревне думали, что немцы ищут клад, но вскоре Ендрек подсмотрел, как они сверлят камни.
— Ну, и дурачье эти швабы: охота им вертеть дыры в камнях, — перемывая посуду, сказала как-то Слимакова, обращаясь к Собесской. — Холера их знает, для чего им это понадобилось?..
— Эх, кума, я-то знаю, для чего они это делают, — ответила бабка, мигая красными глазами.
— Для чего же? Разве что по глупости!
— Нет! — стала объяснять Собесская. — Они,
— Ну, и что? — спросила Слимакова.
— Вот они и хотят посмотреть, правда ли это.
— Да им-то на что?
— А холера их знает! — ответила Собесская, да так убедительно, что Слимакова вынуждена была признать вопрос исчерпанным.
Однако немцы не искали жаб; просверлив дыру, они закладывали туда патроны, присыпали сверху песком и взрывали камень. Целый день продолжалась канонада; гул ее отдавался в самых отдаленных уголках долины, возвещая всем и каждому, что даже скалам не устоять против немцев.
— Крепкий народ — эти швабы! — буркнул Слимак, глядя на раздробленную глыбу.
И он подумал о колонистах, которые купили господское имение и хотели купить и его землю.
— Что-то их не видать, — заметил он. — Может, и вовсе не приедут?
Но колонисты приехали.
Однажды — это было в начале апреля — Слимак, по обыкновению, едва рассвело, вышел из хаты помолиться и взглянуть, какая будет погода. Восток уже светлел, побледнели звезды, и зорька, словно драгоценный камень, сверкала на небе, а на земле ее встречали щебетом проснувшиеся птицы.
Всматриваясь в туман, который, словно снег, выбелил луга и поля, мужик шептал молитву: «От сна восстав, прибегаю к тебе, владыка…» Вдруг откуда-то сверху, с полей, послышался шум. Скрипели медленно едущие возы, громко разговаривали люди.
Охваченный любопытством, Слимак взбежал на холм, увенчанный сосной, и увидел необычайное зрелище. Тянулась длинная вереница возов, крытых холстом, из-под которого тут высовывалась чья-то голова, там домашняя утварь или земледельческое орудие. Люди в длинных синих кафтанах и в картузах шли рядом с фургонами или сидели на козлах, упираясь ногами в вальки. За фургонами брели привязанные коровы или кучкой бежали свиньи. В самом конце вереницы катилась тележка чуть побольше детской; в ней, касаясь ногами земли, лежал мужчина, а тележку тащили по одну сторону дышла — пес, по другую — женщина.
«Швабы едут, — мелькнула у Слимака мысль, но он тотчас ее отогнал. — А может, цыганы? — подумал он. — Нет… цыганы — те ходят в красном, а эти в синем да в желтом. А может, дровосеки? Но дровосеки не тащат за собой скотину; да и к чему им сюда идти, раз уже лес свели?..»
Так он размышлял, теряясь в догадках, а вернее — отгоняя одну: что это колонисты, купившие помещичью землю.
«Они или не они?» — гадал он, не сводя глаз с дороги.
Между тем немцы спустились вниз и на минуту скрылись из виду. Мужик протер глаза. Может, они растаяли в дневном свете, а может, провалились сквозь землю? Нет, куда там!.. Повеял ветер и снова донес медленный стук колес, гомон голосов и скрип возов. Снова из-за холма показались морды лошадей, синие картузы возниц, серый холст фургонов и головы немок в пестрых, повязанных по-бабьи платках. Земля шаг за шагом поддавалась под
Далеко позади, там, где в тумане чернел лес, послышался звон колокола. Сзывал ли он, как всегда, народ на молитву или возвещал о нашествии чужаков?..
Слимак оглянулся. В хатах, по другую сторону долины, двери еще не отпирались, во дворах никого не было видно, и, наверное, никто бы не выбежал за ворота, если бы крикнуть: «Гляньте, мужики, сколько немцев сюда валит!» Деревня еще спала.
Теперь вереница фургонов, набитых крикливыми немцами, потянулась мимо хаты Слимака. Усталые лошади медленно плелись, коровы едва волочили ноги, свиньи, повизгивая, поминутно спотыкались. Только люди были довольны, они смеялись, громко переговаривались и рукою или кнутом указывали на долину. Наконец фургоны спустились вниз, проехали мост и свернули налево, в открытое поле.
Через несколько минут показалась тележка, которую тащили собака и девушка; подъехав к хутору Слимака, она остановилась у ворот. Тяжело дыша, огромный пес повалился на землю, мужчина с трудом приподнялся в тележке и сел, а девушка, сняв шлею и утирая со лба пот, уставилась на хату.
У мужика сердце защемило от жалости. Он спустился с холма и подошел к путникам.
— Вы кто такие будете, люди добрые, из каких мест? — спросил он.
— Мы колонисты, идем из-за Вислы, — ответила девушка. — Наши купили тут землю, вот мы и идем с ними.
— А вы-то не купили земли?
Девушка пожала плечами.
— Видно, это у вас обычай такой, что бабы мужиков возят? — продолжал спрашивать Слимак.
— Что же делать, раз лошади у нас нет, а пешком отцу не дойти.
— Это ваш отец?
Девушка кивнула головой.
— И такой хворый?
— Да.
Мужик призадумался.
— Это он, стало быть, побирается, потому и ездит?
— О нет! — решительно возразила девушка. — Отец учит детишек, а я, когда есть время, шью на людей, а когда нечего шить, нанимаюсь работать в поле.
Слимак с удивлением поглядел на нее и сказал:
— Сами-то вы, видать, не немцы, что так чисто говорите по-нашему?
— Мы из немцев, — ответила девушка.
— Мы немцы, — в первый раз откликнулся человек в тележке.
Во время этого разговора из хаты выглянула и вместе с Ендреком подошла к воротам Слимакова.
— Экий здоровый пес! — воскликнул Ендрек.
— Ты лучше погляди, — обратился к нему Слимак, — как эта пани всю дорогу больного отца тащит в тележке. А ты, паршивец, небось не повез бы?
— Зачем мне везти? Лошадей у вас нет, что ли? — огрызнулся мальчишка.
— И у нас была лошадь, а сейчас нет, — пробормотал мужчина в тележке.
Это был худой, бледный человек с рыжими волосами и рыжей бородкой.
— Вам бы отдохнуть да поесть с дороги, — обратился Слимак к его дочери.
— Мне не хочется есть, — сказала девушка, — а вот отец, пожалуй, выпил бы молока.
— Сбегай за молоком, Ендрек, — распорядился Слимак.
— Вы не обижайтесь, — вмешалась в разговор Слимакова, — но, верно, у вас, немцев, нету родной земли, коли вы сюда приходите, к нам?