Форпост
Шрифт:
— Сама я оделась, только с башмаками никак не могла управиться, вишь, как нескладно обулась… Ну, пошли домой, — сказала она, потянув его за руку.
— Куда же домой? — ответил Слимак. — Ты, знать, совсем больна, раз не помнишь, что у нас сгорели и дом и рига… Ну, куда ты пойдешь по такому морозу?
В саду залаяли волкодавы Хаммера; Слимакова повисла на руке мужа, упорно повторяя:
— Пошли домой… Пошли домой! Не хочу помирать в чужом углу, словно побирушка… Не! Я сама хозяйка… Не хочу брататься со швабами, а то ксендз не окропит мой гроб святой водой…
Она
Они молча шли. Наконец у реки Слимакова, выбившись из сил, остановилась и, передохнув немного, заговорила:
— Ты думаешь, я не знаю, что немцы тебя окрутили и что ты хочешь продать им землю?.. Может, не правда?.. — прибавила она, дико глядя ему в глаза.
Слимак опустил голову.
— Ах ты продажная душа!.. Отступник проклятый! — вдруг взорвалась она, грозя ему кулаком. — Землю свою продаешь?.. Этак ты и самого господа Иисуса Христа продашь!.. Прискучило тебе честно жить, как подобает хозяину, как жил твой отец? Бродяжничать захотел? А Ендрек что будет делать?.. Ходить за чужой сохой?.. А меня ты как похоронишь?.. Как хозяйку или как побирушку какую?..
Она потянула его к себе и ступила на лед. Когда они дошли до середины реки, Слимакова вдруг крикнула:
— Стой тут, Иуда!.. — И она схватила его за обе руки. — Что, будешь продавать землю? Ты уже у меня из веры вышел. Слушай, — говорила она в лихорадочном возбуждении, — ежели продашь, господь бог проклянет и тебя и сына… Этот лед провалится под тобой, ежели ты не откажешься от дьявольского наущения… Я хоть помру, а покоя тебе не дам… Глаз не сомкнешь, а уснешь, я из гроба встану и не дам тебе спать… Слушай!.. — кричала она в приступе безумия. — Ежели ты продашь землю, не проглотить тебе святых даров: поперек горла они тебе станут или разольются кровью…
— Иисусе! — шепнул мужик.
— Куда ни ступишь, трава у тебя загорится под ногами… — заклинала его обезумевшая женщина. — На кого посмотришь, того сглазишь, и несчастье падет на его голову…
— Иисусе! Иисусе! — стонал мужик.
Он вырвался из ее рук и заткнул уши.
— Продашь? Продашь? — спрашивала она, наклоняясь к самому его лицу.
Слимак тряхнул головой и развел руками.
— Будь что будет, — ответил он, — не продам.
— Хоть будешь подыхать на соломе?
— Хоть буду подыхать.
— Так помогай тебе бог!..
— Так помогай мне бог и безвинные муки его…
Слимакова пошатнулась. Муж подхватил ее, обнял и почти дотащил до конюшни, где спали оба батрака Хаммера.
Слимак усадил жену на порог, а сам застучал кулаками в двери.
— Кто там? — спросил сонный голос.
— Отоприте!.. Вставайте!.. — ответил мужик.
Один из батраков отпер дверь.
— Это вы, Слимак? — с удивлением спросил он, кутаясь в тулуп.
— Ступайте к себе в колонию, мне тут надо уложить мою бабу.
Батрак почесал всклокоченную голову.
— Смеетесь вы, что ли?.. Да ведь земля эта уже не ваша…
— А чья же?.. — в бешенстве заревел мужик и, схватив его за шиворот, вышвырнул во двор. — Вон пошли!.. — прибавил он, пропуская второго батрака, который с сапогами в руках сам поспешил уйти.
Возмущенные тем, что их выгнали, немцы, ворча, стали одеваться. Слимак взял жену на руки и уложил на еще не простывшую постель. Женщина тяжело дышала.
— Ну, теперь будете судиться! — сказал старший батрак. — Так нельзя обманывать людей. Старик вам поверил на слово и вызвал Кнапа, жене вашей обеспечил уход, вы договорились о продаже, а сами среди ночи удираете. Честный же вы купец!..
— Это его Геде подбил, — вмешался второй батрак.
— Нет, Геде не такой подлец, — возразил старший, — он не нарушит договора. Тут пахнет евреями. Наверное его подговорили Иосель с Гиршгольдом — два негодяя, которые всех нас пустили в трубу.
Слимак в ярости захлопнул двери конюшни. Оба немца закричали:
— Ты еще поплатишься за свое мошенничество!..
— Всей твоей земли не хватит!..
— Увидишь, как тебя надуют евреи!..
— С голоду подохнешь, руку будешь протягивать на паперти!
— Поцелуйте меня в… — огрызнулся Слимак.
Батраки повернулись и ушли в колонию, грозя кулаками и ругаясь попеременно по-польски и по-немецки. Когда их сердитые голоса замолкли, Слимак вышел из конюшни и стал бродить по двору, прислушиваясь, не едет ли кто по дороге.
«Ничего не поделаешь, — думал он, — придется звать какую-нибудь бабку да фельдшера…»
Время от времени он приоткрывал скрипучую дверь и заглядывал в конюшню. Жена уже не хрипела, и ему показалось, что она спит спокойнее.
Так он прошатался до утра. На заре он задал корму коровам, напоил их, а когда совсем рассвело, пошел в конюшню, решив немного поспать.
Его поразило спокойствие жены. И, хотя глаза у него слипались и шумело в голове, он наклонился над ней и, собрав последние силы, стал осматривать. Потом дернул ее за руку, потрогал губы — она не шевелилась. Умерла и даже успела уже окоченеть.
— Ну вот!.. — пробормотал мужик. — Эх… Все пошло к чертям!..
Он затворился в конюшне, сгреб немного соломы в угол и лег. Через несколько минут он крепко уснул.
Было уже за полдень, когда Слимак проснулся от света и крика. Он открыл глаза и увидел перед собой старуху Собесскую.
— Вставайте, Слимак, вставайте!.. Жена-то ваша померла… Как есть померла…
— А что я могу сделать? — ответил мужик.
И, повернувшись животом вниз, еще плотней натянул на голову тулуп.
— Гроб надо купить… В приход пойти, сказать…
— Ну, и пускай говорят, кому надо…
— Кому надо-то? — кричала бабка. — В деревне толкуют, что вас сам бог наказал за Овчажа да за сиротку… Немцы лютуют против вас — страшное дело! Толстый-то этот, мельник из Вульки, поссорился с ними и уехал… Иосель и то не велел мне сюда идти, говорит, что теперь вы платитесь за цыплят, которых прошлый год продавали дорожникам. Совсем он остервенился, я уж хотела варом ему плеснуть в зенки… Да поднимайтесь же, Слимак!.. — говорила бабка, дергая его за тулуп.