Форрест Гамп
Шрифт:
— Форрест, тебе пора завязать, — сказала она, — я волнуюсь за тебя, потому что ты ничего не делаешь, а только лежишь и играешь на гармонике. Это вредно. Я думаю, тебе пора прекратить ненадолго. Послезавтра кончаются концерты в Провинстауне, и мне кажется, нам неплохо было бы устроит отпуск и уехать куда-нибудь. Например, в горы.
Я кивнул. Мне кажется, я тогда не расслышал, что она сказала.
На следующий день в Принстауне я нашел выход за кулисы и пошел закурить. Ну, сидел я там, курил себе, и вдруг подходят две девицы. Одна из них говорит:
— Эй, это не ты играешь на гармонике
Я кивнул, а она вдруг раз! — и плюхнулась мне на колени. А другая начала визжать и вдруг сбросила блузку. А первая старалась расстегнуть молнию на моих брюках и задрала свою юбку. А я просто сидел и курил. Вдруг дверь открывается, и в ней появилась Дженни. Она начала говорить:
— Форрест, нечего сейчас… — и тут она посмотрела на нас, запнулась и потом сказала:
— О, черт! — и захлопнула дверь.
Я подпрыгнул, и девица, что устроилась на мне, свалилась на землю и начала ругаться, а я забежал внутрь и увидел, что Дженни плачет, прислонившись к стене. Я подошел к ней, а она мне говорит:
— Отойди от меня, ублюдок! Все вы такие, скоты — вам на всех наплевать!
Никогда мне не было так плохо. Не помню, как мы доиграли второе отделение. В автобусе Дженни ушла вперед и не разговаривала со мной. Ночью она перешла спать на софу, и сказала, что мне нужно найти свою собственную квартиру. Так что я собрал свои манатки и выкатился, низко опустив голову. Я ничего не мог ей объяснить. Вот так меня снова выкинули.
Дженни после этого куда-то исчезла. Я спрашивал всех, куда она делась, но никто не мог сказать. Мози сказал мне, что я могу пока пожить у него, но все равно я был слишком одинок. Так как в то время мы не играли, то делать было нечего, и я подумал, что неплохо было бы навестить мою маму… а может быть, даже начать заниматься креветками, там, где жил бедный старина Бабба. Наверно, не суждено мне быть рок-н-рольной звездой — не из того я теста. Наверно, я всего лишь бедный глупый идиот.
Но вот как-то Мози вернулся, и сказал, что был в баре на углу, и смотрел там новости по телевизору, и кого же там показали? Да Дженни Керран, собственной персоной!
Оказалось, что она в Вашингтоне, участвует в какой-то огромной демонстрации против войны во Вьетнаме, и Мози очень удивлялся, что она там делает, когда ей нужно было бы быть с нами и зарабатывать деньги.
Я сказал, что хочу повидаться с ней, а Мози и говорит:
— Черт побери, а ведь ты можешь вернуть ее назад! — Он сказал, что догадывается, где она может быть, потому что знает, где остановилась бостонская группа писников, участвующая в этой демонстрации.
Ну, я опять собрал свои манатки, все, что у меня было, поблагодарил Мози и отправился в путь. Вернусь я или нет — тогда я еще не знал.
В Вашингтоне все было в полном беспорядке. Повсюду была полиция, а люди на улицах кричали и швырялись всякими вещами. Полиция била тех, кто швырялся, по головам, и похоже, что ситуация выходила из-под контроля.
Я нашел то место, где должна была жить Дженни, но там никого не было. Я прождал на ступеньках почти весь день, и примерно часов в девять вечера подъезжает машина, из нее вываливает народ, а среди народа — Дженни Керран!
Я тут же
— На твоем месте я бы не стал допекать ее — она явно не в себе. — Я спросил, почему, а он отвел меня в сторонку и рассказал вот что: оказывается, Дженни только что выпустили из тюрьмы. Ее арестовали накануне, и она провела большую часть ночи в женском КПЗ, а утром, не успели ее еще оттуда вытащить, эти люди в тюрьме сказали, что у нее могут быть вши в волосах, потому что они слишком длинные, и они обрили ей голову. Теперь Дженни совсем лысая.
Ну, я подумал, что она не хочет, чтобы я видел ее в таком виде, потому что она залегла на заднем сиденье автомобиля, чтобы я не мог ее разглядеть. Тогда я встал на четвереньки, чтобы меня не было видно в окно, и подполз к автомобилю и сказал:
— Дженни, это я — Форрест!
Она ничего не ответила. Тогда я начал говорить ей, как сожалею о случившемся, и я сказал ей, что больше не курю травку, и не играю в группе, и все это из-за того, чтобы не поддаваться соблазну. И я сказал, что мне жаль, что у нее отрезали волосы. Потом я так же, на четвереньках, подполз к ступенькам, где лежали мои манатки, достал из мешка старую армейскую фуражку, подполз обратно к машине, и подал ее на палке Дженни через окно. Она надела ее, и вышла из машины, и говорит мне:
— Ладно, поднимайся, глупый пес, пойдем домой.
Там мы сели и разговаривали, и эти ребята курили травку и пили пиво, но я не пил и не курил. Они обсуждали, что делать завтра, потому что завтра намечалась большая демонстрация у Капитолия, и целая куча ветеранов войны во Вьетнаме должны была бросить свои медали на ступени Капитолия.
И тут Дженни говорит:
— А знаете ли вы, что у Форреста есть Почетная медаль Конгресса?
И тут все уставились на меня, а потом переглянулись, и один из них сказал:
— Иисус Христос послал нам чудо!
Ну, на следующее утро Дженни пришла в гостиную, где я спал на софе, и сказала:
— Форрест, я хочу, чтобы ты пошел сегодня с нами, и надел свою военную форму.
Я спросил, зачем? А она ответила:
— Потому, что ты должен сделать что-то, чтобы остановить эту войну во Вьетнаме! — И вот я надел мою форму, а Дженни пришла с кучей цепей, которые она купила в хозтоварах, и говорит:
— Форрест, обмотайся этими цепями.
Я снова спросил, зачем? А она говорит:
— Просто сделай то, что я сказала, потом узнаешь, зачем. Ты ведь хочешь меня порадовать, правда?
И вот мы поехали, я, в цепях и форме, и Дженни с этими ребятами. Стоял прекрасный летний день, и когда мы добрались до Капитолия, там уже собралась толпа репортеров с телекамерами и туча полиции. Через некоторое время, я заметил, что тут есть другие парни в форме, они подходили как можно ближе к ступеням Капитолия и бросали туда свои медали. Кое-кто хромал, у других не было руки или ноги, а некоторых вообще привозили в инвалидных креслах. Кто-то хлопнул меня по плечу и сказал, что моя очередь. Я повернулся к Дженни, она мне кивнула, и я пошел вперед.