Форс-мажор – навсегда!
Шрифт:
Последняя, укороченная скамья. Неизвестный остроумец соскоблил пару-тройку букв у трафаретного «Для пассажиров с детьми и инвалидов» – «…я пассажир… с детьми и инвалид…» Формально так и есть. Архар по всем меркам еще «дети», а хозяин собачки официально болеет, реабилитируется после контузии.
Лицом против движения. Подходящий обзор. Сверлить взглядом каждого входящего – непрофессионально. Достаточно скучающе приподнять веки, чтобы срисовать «ноги», пока те топают через весь вагон. А если с тыла зайдут, от головы поезда, то первым делом в поле зрения псевдодремлющего попадает обувь – по ней профессионал всегда угадает
Собственно, никакого суперменистого «и» с обязательным отключением противника и непременным выпрыгиванием в окошко на полном ходу Токмарев не планировал. Для злосчастных «ног», если они за ним пущены, всяческий «экшн» со стороны фигуранта – лучший подарок: ага!.. Так что спокойствие, только спокойствие. Ну и машинальный тренаж, чтоб квалификацию не терять: это рыбаки, это студент, это работяга, это дачница…
Проходите, граждане. Я – пассажир с детьми и инвалид. Дремлю…
По сути, любого прошедшего через «горячие точки» причисляй к инвалидам – не ошибешься. Пусть физически уцелел, но морально-психологически:
Сначала беспробудно пьешь и ввязываешься в драки – по поводу и без повода.
Бесишься, когда видишь по телевизору войну не такой, какой ее знаешь. Рыдаешь, когда показывают трупы солдат, и орешь: почему не меня, зачем я выжил!
Общаешься только с теми, кто был в «горячих точках». Другие сверстники неинтересны – никогда тебя не поймут.
Мать сначала порадуется, что вернулся живым, а потом все будет вздыхать: до армии был такой веселый, добрый мальчик… что сделалось!
Однажды покажется, что мало выпито, и с друганом пойдешь в ближайший ларь. И сцепишься с ментом: а-а-а! власть пришла отовариваться! И получишь дубинкой. И взъяришься: сс-суки! мы там кровь проливали, а вы тут родину продавали!.. И хорошо, если в отделении попадется толковый капитан, который все про тебя поймет и отпустит.
Потом на собрании ветеранов необъявленных войн контрактник за тридцать скажет: хватит зарабатывать денег (все равно не платят), пора начинать их выколачивать! Кто готов – пусть подойдет ко мне!..
И даже если ты не подойдешь, рано или поздно подойдут к тебе с темой: сходи на «стрелку» – сверни фраеру башку, это же на раз! «Лимон» сейчас, «лимон» после…
А что ты еще умеешь делать?! В свои двадцать!
Артему Токмареву давно не двадцать. Артему Токмареву аккурат за тридцать. Но – не тот контрактник, который «пора начинать выколачивать». Скорее тот толковый капитан, который «все про тебя поймет».
«Варфоломеевские ночи» Баку.
Нашумевшая Северная Осетия.
Малоизвестная Кабардино-Балкария.
Братоубийственная столица осеннего образца 1993-го.
Чечня…
Он там был. Он там не просто был.
Вот только в Югославии не довелось… Там в основном резвились те самые контрактники, которые впоследствии переключились и на Чечню. Мода на зеленые банданы, кстати, от них и пошла. Полупиратский платок на голову – и ты беспощадный боец, уничтожающий зверя по единственному мотиву: он – зверь. Ноты, из которых строится мотив, восстанавливаю мир и спокойствие! Выполняю приказ отцов-командиров! мщу за погибшего друга! Увлекаюсь стрельбой по движущимся мишеням! Ноты разные, мотивчик однообразный (прилипчивый, неотвязный) – убей зверя.
Дотошная репортерша (характерный крякающий голос) сунулась было с микрофоном к федералам. Федералы не слишком привечали дамочку за ее съемки в стане противника. Кадры не скрытой камерой, но с поставленным светом, выгодным ракурсом, долгим крупным планом. Игра в объективность: мы все граждане одной страны, пусть и повздорили чуток! Надо выслушать обе стороны!
Правда, одна сторона в ленивой презирающей манере сулила серию терактов по всей России с последующим завоеванием оной, а по поводу плененных доходяг выражалось унижающее снисхождение: «Они виноваты? Они не виноваты. Мы их жалеем, не убиваем. Кто детей сюда посылает, виноват».
С другой стороны выискивались или замкнутые, на нервах, офицеры: «Нечего сказать! Уберите камеру! Повторяю, сказать нечего!» Или затравленные унылые первогодки с цыплячьими шеями: «Мама! Я живой. Очень скучаю по всем вам. Как дальше, не знаю. Надеюсь, еще свидимся!» – и закадровый комментарий: «Первый раз они получили горячую пищу, только попав в плен».
Надо понимать, низкий поклон противнику за врожденный гуманизм!
Рецепт того самого гуманизма – не от крякающей дамочки, а от другого источника:
Возьмите автомат Калашникова, передерните затвор, положите палец на курок, дуло уткните в спину жертве. Теперь можете задавать вопросы: хороша ли жизнь, нет ли жалоб на дурное обращение, как сама жертва относится к этой войне и к противоборствующим.
Потом из телеящика широкая аудитория узнает, что «боевики обращались с нами хорошо», что «ели мы с одного стола, как братья», что «если пленные погибали, то только из-за бомбежек федеральной авиации»… А когда и если солдатиков освобождают (выкупают!), они безмолвствуют. Боятся. И за себя, и за близких-родных. У боевиков адреса всех уцелевших и заодно подписка о молчании (мы все граждане одной страны – достать проговорившегося проще простого! Ни визы, ни загранпаспорта не требуется!). Акулы пера (дамочка-кряква в том числе) – в курсе, но почему-то не спешат оповестить все прогрессивное человечество.
Профи старались не попадать в кадр, резонно причисляя дамочку-крякву (она же – утка) к «разведке» – у каждого своя миссия. Но единожды вояка в зеленом бандане своим пристальным взглядом вынудил репортершу как бы заметить его, постороннего:
– Сколько вы убили людей?
– Ни одного!
– Ни одного чеченца?
– Почему?! Штук сорок. Людей – ни одного.
– Что ж… С-спасибо.
– Не за что. Дай бог, не последние!
– Э-э… Я не о том, я не в смысле…
– А я о том! В смысле!
При монтаже двусмысленное «с-спасибо» из репортажа выстригается каленым железом. Ну да никто и не увидел по ТВ того диалога. Вероятно, вояка показался нетелегеничным – слишком у него глаз стеклянный.
(Кажись, и впрямь стеклянный. Что не мешало вояке носить боевую кличку Юзон. Юз он – сто десять, в переводе с какого-то восточного тарабарского. Кличку вояка сам себе присвоил – владел парой-тройкой восточно-тарабарских языков, вайнахским в том числе. При стрельбе по мишени тот Юзон выбивал сто из ста и даже сто десять… из ста. Преувеличение, само собой. Но уважительное, неироничное.)