Форточка с видом на одиночество (сборник)
Шрифт:
– Возьми, – говорит. – Там бабушкины зубы, мои зубы и наши с мамой обручальные кольца.
Вот так. Почувствуйте дыхание Освенцима!
Я понял, что не могу не носить эту цепочку, в которой все в прямом смысле переплавилось. Есть в этом какая-то драматургия. Хотя к семейным реликвиям я отношусь без должного пиетета. Особенно к столовому серебру. Когда вижу слизанные кончики ложек… Пусть даже ртами моих бабушек и прабабушек… Аппетита это не прибавляет. Лучше все переплавить: вилки, зубы, кольца…
Как переплавляется одно поколение в другое, смерть в жизнь.
Вот только думаю: кому
Так мы плавно подъехали к кладбищу. Ростовское кладбище – самое большое в Европе. (И нам, ростовчанам, есть чем гордиться!) Тут вы воочию убедитесь в том, что не только жить, но и умирать можно на широкую ногу. Здесь легко отыскать памятники ничуть не хуже тех, что стоят в центре города. Хотя, как мне кажется, пафос на кладбище не очень уместен.
Сюда лучше приезжать весной или летом, как на природу. Деревья уже зеленые, пахнет акацией и жасмином, щебечут птички и как-то очень покойно.
– Когда я умру, посадишь на моей могиле акацию, – сказал мне папа. – Мне нравится этот запах.
– Ты думаешь, будешь лежать там и нюхать? – поразился я его наивности.
Если есть тот свет, думаю, там должны цвести акации. Как в Ростове.
Ростов состоит как бы из двух городов: собственно Ростова и армянского Нахичевани. Из всего Нахичевани я знал только одного армянина – Колю Николаева. Правда, наполовину ассирийца. Однажды я вручил ему на день рождения коробку подарочного мыла исключительно из-за того, что на ней было написано «МЫЛО ИЗ НИКОЛАЕВА». Коля того стоил.
Центр Ростова маленький, а вот спальные районы: Западный, Северный, Александровка – значительно превышают его по площади. Это понятно: спящих больше, чем работающих.
Эти спальные районы ничем не отличаются от таких же районов в Харькове, Питере, Москве и других российских городах. Безликие многоэтажки и прилагаемая к ним инфраструктура, в которой обычно напрочь отсутствуют общественные туалеты.
Кстати, однажды в Москве мы с армянином Колей Николаевым зашли в какую-то подворотню и справили там малую нужду. А выйдя на улицу, с восторгом обнаружили на доме табличку: «Институт водных проблем».
Ростов расположен на холмах. Поэтому если вы прибыли в город по воде, вам придется круто взять вверх, поднимаясь от набережной в сторону центра.
От Дона выложенная брусчаткой дорога поведет вас мимо одноэтажных, большей частью дореволюционных строений «частного сектора» и «старого фонда» конца позапрошлого века. Эти дома примечательны, прежде всего, своей изнанкой. Дворами-колодцами с металлическими, шаткими лестницами и общими на этаж деревянными палубами балконов, где сушатся на солнце связки речной рыбы, и чьи-то выстиранные рейтузы, и широкоформатные экраны простыней для демонстрации черно-белой хроники моего детства. Чешуйки облупившейся краски на дверях и стенах. Старческий пигмент рыжей ржавчины, выступающий на металлической балюстраде длинных ярусов балконов. Запах близкой илистой реки, сырости, закрытого от солнца днища двора и пышущей жаром крыши. Старческий, остеохондрозный скрип и потрескивание деревянных полов. Эти дома еще хранят ту, коммунальную, вымирающую атмосферу общего двора, общих кухонь, общих обид и прощений, общих склок и примирений, общих несчастий и торжеств.
Я родился в одном из таких домов, на улице Обороны, около Центрального рынка.
Помню широкую мраморную парадно-белозубую лестницу, ведущую в темную гортань общего коридора. Своей помпезностью эта лестница грубо контрастировала с убогим жильем коммуналки и единственным на всех ее жильцов жалким сортиром. Мне было тогда не больше трех лет. Я зашел в туалет, вернее, успел лишь открыть незапертую дверь и увидел водрузившуюся с ногами на унитаз одноглазую соседку Филимонову. Она сидела, как стервятник на горной круче, и пучилась на меня своим невидящим стеклянным глазом, который зловеще сверкал, отражая мерцание сорокаваттной лампочки. В ту же секунду я захлопнул дверь, но сердце мое еще долго трепетало от ужаса.
Говорят, когда в ЦПКО построили шикарный, отделанный мрамором общественный туалет, к нему даже приставили швейцара, в обязанности которого входило следить за тем, чтобы посетители не взбирались грязными башмаками на сияющие унитазы. Для этого он заглядывал под дверцы и если не обнаруживал спущенных на пол ног, стучал большим кулаком в кабинку и свирепым басом громыхал: «Ноги!»
Как-то раз новый туалет посетил Михаил Светлов.
– Ну, как вам? – поинтересовались устроители экскурсии.
– Калос-сально! – ответил поэт.
Ростов незамедлительно отозвался на перестройку сооружением платного туалета в центре города на углу Большой Садовой и Газетного переулка. За пятачок – по маленькому, за пятнадцать копеек – по большому. Прейскурант! Многие искренне негодовали: как можно наживаться на чужой нужде?
Видимо, платные туалеты в России, и в Ростове в частности, никогда не будут приносить прибыли их владельцам. Ведь сколько лет прошло с открытия того первого платного туалета, а подъезды домов до сих пор пропитаны неизбывным запахом мочи.
Как-то я гулял в Парке Революции со своей собакой – ризеншнауцером Ирвином. Вдруг Ирвин навострил уши и куда-то стремительно ускакал. Я отправился за ним. Смотрю, двое мужчин мочатся под деревом. Ирвин решил не отставать: пристроился к стволу и поднял лапу. Мужики пришли в неописуемый восторг. «Брат…» – говорили они ему. Так, все втроем стояли и воодушевленно ссали на одно дерево.
Когда в доме родителей что-то случалось с канализацией, возникал сантехник Женя – вечно всклокоченный, весь в пакле, всегда с бодуна. Женя привычно склонялся над унитазом и командовал. Родители ему ассистировали. У Жени был профессиональный сленг. Он говорил: «Толик, сышь? Поддержи здесь». «Рена, сышь? Принеси тряпку». «Толик, сышь…»
Ростов мечется между прошлым и будущим, между цивилизацией и варварством, между желаниями и возможностями, между купленным на последние деньги абонементом в филармонию и искушением поссать под деревом.
Через Ростов пролегает граница между Европой и Азией.
Наверное, эта граница пролегает и по мне.
Получается, что мой герой будет жить в Ростове только потому, что здесь жил я. Потому что я знаю этот город лучше других. А какое до этого дело читателю? Интересен ли ему герой из Ростова-на-Дону?