Фортуна
Шрифт:
Молодожены не поехали в свадебное путешествие за границу. Фру Мейнхардт рассудила, что благоразумнее потратить все предназначенные для этого деньги на летний отдых в деревне, куда можно поехать всей семьей; молодые могли бы нанять отдельный домик у кого-нибудь из крестьян и чувствовать себя так же хорошо, как и в Швейцарии.
Абрахам поехал, но все лето нетерпеливо ждал возможности вернуться домой, к себе. Ему хотелось отдохнуть от всех Мейнхардтов и показать молодой жене, как хорошо и уютно в комнатах, специально приготовленных для них в большом, удобном и поместительном доме старого профессора.
В один из летних вечеров юная пара вернулась домой. Длинная анфилада высоких старинных комнат была полна цветов. Но в красноватых лучах вечернего солнца комнаты казались полутемными.
Второй этаж большого дома профессора был настолько высок, что из окон поверх крыш низеньких домов на берегу открывался вид на фиорд; он лежал вдали, гладкий как зеркало; а береговая линия спускалась все ниже и ниже, к горизонту, сливавшемуся с открытым морем.
Абрахам любил этот привычный ландшафт, и его сердце переполнилось радостью, когда он подвел молодую жену к открытому окну в столовой.
— Ну, разве не прекрасно, Клара? — спросил он.
— Что прекрасно? Что ты хочешь сказать? — возразила она.
— Ну, берег, море и это вечернее освещение…
— Но, милый! Здесь нет ни одного деревца!
— Ну ты, глупенькая любительница лесов, к которым привыкла с детства! — весело засмеялся Абрахам и повел ее в следующую комнату. — Ну, а здесь тебе нравится?
— Да ведь здесь почти совсем темно!
— Я сейчас зажгу свет!
— Ах, нет, не стоит, это не к спеху!
Но он мимоходом зажигал то канделябр, то лампу. Комнаты осветились, Он повел Клару в самую лучшую, по его мнению, комнату — ее маленький будуар.
— Здесь, вероятно, очень мило днем, — сказала она, пробуя ткань портьеры. — Здесь бывает солнце?
— Весь день! — восторженно отвечал Абрахам.
— О! Тогда придется на все надеть чехлы: хорошие вещи нельзя держать на солнце.
— Ну, это пустяки! — возразил Абрахам. — Немного солнечного света не повредит! Посмотри-ка сюда: вот самое лучшее — это рабочий столик моей покойной матери; его нам привез из Японии один шкипер много лет тому назад, еще при моем дедушке.
— Да, это заметно…
— Что ты хочешь этим сказать?.. Клара!
— Но, милый! Эта грубая позолота и неуклюжие фигуры так безвкусны…
— Да нет, послушай, тут уж ты наверняка ошибаешься, Клара! Посмотри, как сделан этот вот охотник с соколом в руке: ведь это инкрустация! Это замечательная и очень редкая вещь, уверяю тебя! Я слыхал от знатоков, что это музейная вещь!
— Возможно… Только я не любительница музейных вещей…
— Но ты же можешь понять…
— Конечно, я отлично понимаю, что ты любишь эту рухлядь только потому, что она напоминает тебе детские годы и твою мать, которая тебе так дорога. Но ты все-таки должен согласиться, что в наше время никто не поставил бы в своей комнате такой рабочий столик.
Он молчал.
— А знаешь ли, что самое красивое из всего виденного мною в вашем доме? — спросила Клара, поправляя волосы перед зеркалом.
— Вероятно, ты сама.
— Ты хочешь сказать мне дерзость? — сказала она, скривив губы.
— О нет, совсем нет! — воскликнул он, смеясь. — У меня это сорвалось с языка само собой, когда я увидел твое отражение в зеркале. Честное слово, ты самое красивое и очаровательное, что есть в этом доме! — Он несколько раз поцеловал Клару. Она просветлела и сказала:
— Самое красивое в этом доме — твой отец!
— В самом деле? Ты так думаешь? — радостно воскликнул Абрахам. — Не правда ли, он чудесный старик?
— Да, в нем есть что-то… — сказала Клара. — Это человек, на которого обратишь внимание даже в шумной городской толпе.
— Еще бы! — самодовольно улыбнулся Абрахам.
Клара подумала, что он, вероятно, вспомнил о ее отце, маленьком сухощавом асессоре, и добавила:
— Ты, вероятно, больше похож на мать, Абрахам?
— Это что — шпилька?
— Шпилька? Господи! Да как ты мог это подумать! Ведь ты так любил свою мать!
— Да, да. Но очень уж странно ты это сказала после того, как расхвалила именно моего отца.
— Послушай, Абрахам! Ты в самом деле раздражаешь меня своей подозрительностью!
— Это я-то подозрителен? Но, милая моя, как ты можешь…
— Да, да! Ты ужасно подозрителен! Тебе постоянно кажется, что самое невинное слово…
— Ну, хорошо! Не будем начинать нашу жизнь в этом доме размолвкой! «Komm, Cl"archen, zu Bett!» [1] — Абрахам шутливо взял жену за талию и почти понес в спальню. Она сопротивлялась и не хотела обратить эту размолвку в шутку.
1
«Идем, Клерхен, в постельку!» (нем.).
Но когда она вошла в слабо освещенную гардеробную и затем в спальню, настроение ее изменилось. Здесь было так много прелестных вещей, каких она никогда не видела в скромных спаленках девиц Мейнхардт. Ей очень нравилась эта комната, обставленная действительно роскошно и с большим вкусом.
Она поцеловала мужа и сказала:
— О такой спальне я всегда мечтала!
Вполне успокоенный, он пошел погасить все лампы и канделябры, проверить, все ли в порядке и закрыты ли окна. Войдя в маленький будуар жены, он в раздумье остановился перед японским рабочим столиком.
С младенческих лет Абрахам привык к тому, что гости, приходившие в дом его отца, любовались этой редкостью; и он всегда считал столик самой замечательной и красивой вещью на свете. Он знал наизусть все инкрустации, каждое перышко сокола, выражение косых глаз желтолицего охотника.
— Да… — пробормотал он. — Рухлядь… Она сказала «рухлядь»… Но она ведь сказала это без дурного умысла. Она не хотела меня обидеть.
Речь председателя Кристенсена приближалась к концу. Он переглянулся с профессором Левдалом, перегнулся через стол и, обращаясь ко всем коллегам — членам правления, сказал доверительно и неофициально: