Форварды покидают поле
Шрифт:
«А ведь отец, пожалуй, впервые посвящает меня в свои заботы»,— думаю я. Это возвышает меня в собственных глазах. Наверное, я уже взрослый, и он разговаривает со мной, как мужчина с мужчиной.
— Можно занять у Андрея Васильевича,— предлагаю я, зная, что Степкин отец готов поделиться с нами последним куском.
— У них на верфи тоже денег не платят, да я ему уже должен. Вот если бы ты, сынок, сбегал на Демиевку, к дяде Мирону, и попросил десятку до субботы!
— Я мигом,— срываюсь я, обрадовавшись такому обороту дела.— Ты иди, папа, домой и не беспокойся — я к вечеру вернусь.
Демиевка — очень далеко, в кармане у меня шиш, но я могу добраться хоть на трамвайной дуге.
Там, где Черноярская сворачивает на центральную магистраль города, я натыкаюсь на Саньку и Степку.
— Задали дома взбучку? — пытливо глядит на меня Точильщик.
— Порядочек,— подмигиваю я.— Как там Косой?
— Признал себя побежденным. Факт! Говорит: «В этот раз Тарзан мне настукал, но мы еще встретимся...» А ты куда собрался?
— Старик послал меня на Демиевку занять у дяди Мирона десятку, завтра маме сорок лет,— выпаливаю я.
— Что же ты раньше не сказал?—огорчается Санька.- Можно бы у бабушки взять, а теперь она в церковь ушла.
— Да я сам только сейчас узнал.
— Хорош сынок,— смеется Степка. В мою душу закрадывается сомнение: а вдруг и у дяди Мирона в кармане только вошь на аркане?
— Ладно, мотай на Демиевку, а мы с Санькой попробуем здесь где-нибудь слямзить.
Степкино «слямзить» не надо понимать буквально. Он просто подражает Седому Матросу. У того, конечно, есть все основания пользоваться таким словом, а Степан лишь рисуется, подлец. А сам ведь гроша чужого не возьмет и ворюг ненавидит. Помню, однажды мы с Гавриком Цупко разыграли настоящий спектакль в лавке Куца. Пока я заговаривал хозяину зубы, Гаврик стянул две пачки «Дели» — самых роскошных папирос. Их, между прочим, обожает красавица Люська, по прозвищу Княжна. Она даже меня иногда угощает папиросами «Дели». Мировой табак!
Сам Ллойд-Джордж их курит. У Степки чуть глаза па лоб не полезли, когда я небрежно открыл перед ним коробку «Дели».
— Где? — спросил он.
— У Куда!
— Платил?
— Нашел дурака! Я травил баланду, а Гаврик слямзил. Сила?
— Ворюга, дешевка, ворюга!..
Как вам нравится этот интеллигент? Набросился па меня, точно я взломал сейф в Государственном банке. Видели бы, как он оттолкнул мои «Дели» и взял у Олега бычок, жалкую сороковку...
Такой это тип, Степка Головня. Попробуй перевоспитай его. Несколько дней избегал меня, словно прокаженного, пока я не поклялся не воровать и даже не брать больше без денег у Куца несчастную колбасу. Нет, Степка рехнулся совсем, но я почему-то и дня не могу прожить без него.
Долго бежать по улице неудобно. Прохожие сторонятся и смотрят с подозрением. Перехожу на нормальный шаг. Теперь легче размышлять о том, о сем. Правда, не стоило вспоминать историю с папиросами «Дели» — захотелось курить да и есть тоже. Раздобыть папиросу можно у Керзона — он торгует невдалеке от Дома металлистов.
Но кто это идет впереди меня, чуть подгибая колени? Зина! Степка говорит, будто у меня лошадиное сердце. Почему же оно мечется сейчас, точно канарейка в клетке? Почему становится жарко и кровь стучит в висках? Никогда со мной такого не бывало, с девчонками у меня вообще разговор короткий...
На Демиевку надо влево, но я следую за Зиной по Жилянской. Она такая нарядная в вязаной голубой кофточке и широкой юбке! Но где ее косы? Ах да, теперь комсомолки кос не носят. Мне жаль Зининых кос. Очень хочется взглянуть, идут ли ей короткие волосы. Неужели она не оглянется? Слежу за каждым движением. На углу Кузнечной она останавливается, ставит на тумбу ногу, чтобы завязать шнурок на ботинке. Два парня, шедшие сбоку, тоже останавливаются, и один из них, в красной майке, слегка толкает ее. Зина падает, а парни продолжают свой путь как ни в чем не бывало. Ах, так? Коршуном налетаю на них, хватаю обоих за загривки и ударяю головами.
Сдрейфили они не на шутку и сразу пустились наутек. Зина с удивлением глядит на меня.
— Вовочка, милый, неужели это ты?
— Я и сам не совсем уверен,— отшучиваюсь я.
— Большое спасибо! Нет, право, лучше быть мужчиной. Как ты здорово расшвырял этих хулиганов!
— Подумаешь, сявки. Все сявки — трусы.
Зина идет рядом и с интересом оглядывает меня.
— Ты очень возмужал, Вова!
Она кладет руку мне на плечо, и по телу пробегает дрожь, словно в меня включили ток.
— Давно я тебя не видела,— говорит она.— Правда?
— Не помню, когда мы с тобой последний раз встречались.
— А я помню. Приятно встречать школьных товарищей.
— Да,— согласился я.
— Ты спешишь?
— Нет, а ты?
— Я с удовольствием погуляю. Хочешь, пойдем в Купеческий сад на вечер молодежи — у меня пропуск на двоих. Я только забегу домой предупредить маму.
— Надо бы переодеться,— неуверенно говорю я.
— Причешись, и все.— Она протянула мне белую гребенку.
Насчет переодевания я сказал просто так. Мой гардероб состоял из стареньких брюк, которые были на мне, и косоворотки, севшей после стирки так, что даже ворот не застегивался.
Пока я расчесывал волосы, Зина не сводила с меня глаз и щебетала:
— Все же ты отчаянный, Вова. Ведь их было двое, они могли тебя здорово отделать.
— Ну, положим!
Это уже было бахвальством. Сейчас она скажет: «Вова, скромностью ты никогда не отличался». Но тут мы подошли к ее дому, и я остался у ворот, пока она ходила к маме. Я заметил: когда я остаюсь один, спесь мигом сходит с меня. Но что делать дальше? Ведь старик ждет денег. Если я пойду с Зиной на вечер, червонец раздобыть не удастся. Как быть?
— О чем ты задумался? — голос Зины прозвучал неожиданно.
— Ты уже вернулась?
— Я ведь только сказала дома, куда иду.
— А с кем — сказала?
— Конечно!
— Твоя мама не очень-то обрадовалась, наверное.
— Не очень,— в тон ответила Зина.
В школе меня распекали на всех собраниях, значит, и Зининой маме я врезался в память. Но у девчонок толком не узнаешь.
— Мама знает, что я с плохими мальчишками не дружу.
— А со мной разве дружишь?
Зина снисходительно улыбнулась, две веселые ямочки появились на ее щеках.