Форварды покидают поле
Шрифт:
— Прочь из колонны! — приказывает он. Пупок сразу растерялся и увял.
— Воров повезли в тюрьму,— спокойно разъясняет Дзюба.— Для вас же на Кузнечной отведен специальный дом. Там вас ждут баня, чистая одежда и постель, завтрак, обед и ужин. Кто хочет жить по-человечески — будет работать, учиться, играть в футбол. Сявки там не нужны. Иди, Пупок, на все четыре стороны, валяйся по склепам, корми вшей, пусть по тебе крысы бегают. Валяй, валяй...
Дзюба решительно гонит Пупка, и, может быть, именно поэтому мальчишке не хочется уходить. Он недоуменно глядит на поднявшихся с земли корешков и пытается определить их намерения. Все растерялись. Пупок становится в строй. Обычно вожаком у такой шпаны оказывается самый сильный и жестокий из ребят старшего возраста, здесь же все явно подчиняются самому младшему и самому слабому, но смышленому и озорному Пупку.
Колонна продолжает двигаться по Кузнечной. Мерцающие уличные фонари бросают на снег причудливые тени. Снег блещет перламутром, особенно когда из окон на него ложится яркий электрический свет. Пупок уже не зубоскалит, не плюется, он сосет «бычок» и бодро шагает в центре колонны. Дзюба предлагает мне идти домой, но жаль расставаться с Санькой, а главное — хочется предстать перед Зиной с забинтованной головой.
— Голова не кружится? — допытывается Дзюба.
— Нет, полный порядок,— успокаиваю его.
Дом, куда мы ведем эту веселую компанию, убирают комсомольцы во главе с Зиной Шестакович. Себе самому могу сознаться: не будь там Зины, я определенно воспользовался бы предложением Дзюбы.
Сейчас мы выйдем из сквера и свернем во двор. На миг представляю себе хлопотливую Зину, и сразу же в груди вспыхивает радостное волнение. Поправляю повязку на голове, воздух уже не кажется студеным, мне даже тепло. На углу Мариинской постовой милиционер задерживает трамвай, пропуская нас на Кузнечную улицу. Ручеек колонны выплывает из сквера, я собираюсь уже свернуть вправо, но в это время раздается пронзительный свист, и колонна мгновенно рассыпается. Впереди мелькает Саня, у него из рук пытается вырваться Пупок. «Удобный момент выбрали, подлецы!» Все мы уже успокоились, радуясь успешному окончанию операции, и беспризорники ловко воспользовались этим. Но растерянность прошла мгновенно. Я успел свалить одного, а другого ухватить за лохмотья. Он ловко вывернулся, оставив у меня в руках тряпье, и бросился наутек через ограду сквера. Комсомольцы при помощи прохожих задержали группу беглецов на углу Кузнечной и Мариинской. Началась свалка. Я едва поспеваю за Санькой. У трансформаторной будки удается настигнуть самых старших из беспризорников, но сдаваться они не собираются. У одного из них блеснул в руке нож, затем и второй стал размахивать финкой.
Подойти к ним нелегко. Оба Санькиного роста, морды решительные,— не задумываясь, продырявят кого угодно.
За нашей спиной раздается голос Дзюбы:
— Не троньте, им никуда не уйти.
В голосе его тревога, он, по-видимому, боится за нас. Но Санька никогда не останавливается на полпути, в нем сказывается настоящий форвард — да, именно форвард, так как и здесь он применяет обманное движение: просто в лоб бросается на противника, и когда беспризорник взмахивает ножом, Санька уклоняется влево, а правой ногой подбивает его. Тот падает, как сноп, а Саня уже сидит у него на спине. Второй сразу теряет воинственный пыл. Он косит глазами, как затравленный волк. Кто-то из прохожих отвлекает на миг его внимание, и я всей своей тяжестью падаю ему на плечи, падаю неосторожно, едва успев ухватить запястье руки, в которой он держит нож. Парень ловок и очень подвижен, руки у него сильные и цепкие, мы катимся по земле, а он, подлец, все норовит повернуть на меня нож, но его руки я не выпускаю.
Мой противник мгновенно прекратил сопротивление. Я отпускаю его, поднимаюсь с земли и тотчас чувствую, будто меня царапнуло по бедру. Но я слишком возбужден и сразу же забываю об этом. Дзюба закуривает, искоса поглядывает на утихомирившихся буянов. Снова выстраивают колонну. Дзюба пересчитывает всех. Четверым удалось улизнуть. Пупок по-лисьи щурит глаза и издевательски ухмыляется.
— Чего ты, вшивый, радуешься? — зло спрашиваю его.
Он показывает язык, а войдя во двор, невозмутимо, без всякого стеснения отправляет малую нужду, обрызгивая тех, кто не успевает отскочить в сторону. Свистя и повизгивая, все остальные подражают Пупку, будто они только и ждали сигнала. Двор ярко освещен, из открытых входных дверей доносятся звуки марша. Ася и Зина с трудом достали граммофон, чтобы встретить ребят бодрой музыкой. А вот и сами девушки, в белых халатах и красных косынках.
Малопривлекательное зрелище приводит их в смятение, они закрывают лица ладонями и убегают назад в дом.
Пупок с издевкой глядит на меня и смеется прямо в лицо. Рядом с ним, переваливаясь с ноги на ногу, ковыляет тот отчаянный, с которым я дрался у трансформаторной будки. Не могу понять, чему он так радуется: сорваться не удалось, нож у него отобрали, а ликование из него так и прет.
Баня расположена на первом этаже. Раздеваются они нехотя, словно им жаль расставаться со вшами и лохмотьями. Гора тряпья будто шевелится на полу. Дзюба предлагает сжечь все это во дворе.
И вдруг ощущаю тепло пониже спины. Ощупываю рукой — густая липкая кровь. Становится жутко, начинаю чувствовать боль. Толкаю в бок Саню и показываю ладонь в крови. Он изучает мои штаны и легко находит тонкий продолговатый разрез.
— Пописали тебя, Вовка, весь зад в крови,— встревоженно говорит он.
Саня берет меня об руку и ведет на второй этаж. Теперь я уже чувствую слабость, кружится голова. В ярко освещенной комнате нас встречают Зина и Ася.
— Девушки, его подкололи,— сообщает Саня, пытаясь усадить меня, но я ложусь на койку спиной вверх. Зина и Ася бросаются ко мне. Нужно остановить кровь. С меня стягивают сапоги, снимают ремень и пытаются уже взяться за брюки.
Поворачиваю голову и ловлю настороженный Зинин взгляд. Ася держит в руках бинт и пузырек с йодом.
— Девушки,— прошу я,— выйдите.
— Правильно, Зина, тебе лучше уйти, — советует Ася.
— Почему именно мне?
— Я Вове не мешаю.
Зина решительно отстраняет Саню и подходит ко мне.
— Вова,— говорит она,— ты истечешь кровью, пока мы будем препираться. Что за мещанство? Надо остановить кровь.
— Да, да,— поддерживает Саня,— какой там еще стыд, раз идет речь о твоей жизни.
Если рана не смертельна и я поднимусь, тогда хоть не показывайся девчатам на глаза.
— Зина,— стараясь скрыть боль, стыд и волнение, заявляю я,— пока ты не уйдешь, никого не подпущу.
— Ах вот как! Асе ты доверяешь!
— Ася пусть тоже выйдет.
— Вовочка, в тебе бездна мещанства.
Принесла сюда нелегкая и Степана. Вид у него самодовольный.
— Кого здесь хоронят? — насмешливо спрашивает он.
Разобравшись в чем дело, Степан берет у девушек бинт и йод.
— Свой срам показывать он не станет, факт. Выйдите-ка, девчата, я перевяжу.
— Ты не умеешь, внесешь инфекцию.
Еще и он прется в сестры милосердия! Не выйдет. Стиснув зубы, я так мрачно гляжу на него, что Степан отступает и, открыв дверь в коридор, зовет Дзюбу. Тот появляется, потный и утомленный.
— Все-таки полоснули тебя,— сокрушается он.
Не долго размышляя, Дзюба велит девчатам отвернуться, оголяет меня, обжигает йодом и, накладывая повязку, говорит:
— Рана не ножевая, полоснул тебя тот сукин сын бритвой. Э, значит, она при нем! — И Дзюба поспешно спускается вниз.