Фосс

Уайт Патрик

Потом Фосс, проведший со старым пастором несколько вечеров в спорах за стаканом козьего молока с медом, окончательно распалился и выкрикнул:

«Отец Мюллер, я начинаю убеждаться в доказательности бытия! Я чувствую землю!»

Он стоял, тяжело дыша и широко расставив ноги, и ему казалось, что земля принимает свое истинное обличье и вертится прямо под ним.

Старик продолжал сгребать сено, щурясь, будто ему что-то попало в глаз или он не расслышал.

И тогда Фосс великодушно сказал:

«Только не подумайте, отец, из-за наших с вами вечерних споров, в которых мне случалось вас по-дружески подловить, что я принижаю значение Бога».

Он добродушно

посмеивался и казался красивым и славным, несмотря на обгорелую кожу. У него был такой вид, будто он уже покорил весь мир.

«Да ладно вам», – вздохнул старик.

Сенокос явно был его призванием. Мюллер оперся на грабли. Позади него солнце переливалось золотистым нимбом.

«Мистер Фосс, – без тени осуждения произнес старик-пастор, – вы испытываете презрение к Богу, потому что Он не создан по вашему образу и подобию».

Вот так Фосс и носился по улицам Сиднея все дни, предшествовавшие отправлению великой экспедиции, о которой уже говорила вся страна. Деловые мужчины брали его за плечо, словно имели на него свои права или хотели поделиться чем-то сокровенным. Юные девы, гулявшие со служанками или с тетушками, опускали глаза долу, проходя мимо, но после сразу же указывали на него спутницам. «Это мистер Фосс, тот самый путешественник», – шептали они.

Поэтому для самого путешественника весь город Сидней представал в бесподобном и при этом, безусловно, надлежащем случаю свете.

Три

Вскоре Роуз Поршен, служанка семейства Боннер, внезапно занедужила. Однажды, сразу после того, как миссис Боннер с барышнями отведали легкого ленча из ветчины с маринованными огурчиками и белым хлебом да немного айвового желе – ничего тяжелого, ведь в тот день семейство Прингл ожидало их на пикник, – Роуз рухнула на пол. В коричневом платье она здорово смахивала на набитый мешок, вот только этот мешок колыхался и стонал, а вдобавок и корчился от рвотных позывов. Впрочем, обошлось. Миссис Боннер, чья юность прошла в Норфолке, припомнила, как долгими зимними ночами коровы падали в канавы и оглашали окрестности унылыми стонами. И, помнится, никто им на помощь не бросался.

И вот она, Роуз, на полу – половина тела в столовой, половина в коридорчике, ведущем в кладовую, и ей помощь уж точно понадобится.

– Боже мой, Роуз! Роуз! – окликали барышни, выскочив из-за стола и попадав на колени, и хлопали ее по тыльным сторонам ладоней.

– Нужно поджечь перо, – рассудила миссис Боннер.

Однако мисс Лора уже сбегала за нюхательной солью во флаконе темно-зеленого стекла, доставшейся ей от девушки по имени Чэтти Уилсон, с которой она обменивалась визитами и подарками.

От резкого запаха у Роуз едва не раскололась голова, зато она мигом вскочила. Служанка прижимала к груди стиснутые загорелые кулаки и тряслась, продолжая плакать и стонать.

– Роуз, милая, скажи, что тебе лучше! – со слезами на глазах молила напуганная Белла, которая при виде чужого горя и сама ударялась в слезы. – Ну же, Роуз, прекрати!

Роуз не то чтобы плакала, нет – скорее, издавала животные звуки, закусив изуродованную губу.

– Вот что, Роуз, – сухо проговорила тетушка Эмили в непривычной для себя манере, – Эдит поможет тебе убрать со стола. Потом ступай, приляг и отдохни.

Вид у тетушки Эмили стал удрученный, хотя, вероятно, виной тому была солонка прекрасного уотерфордского хрусталя, которую и на стол выставлять не следовало бы и чьи осколки она теперь собирала; а может, тетушка просто порезала палец.

И тут Лора Тревельян, ее племянница, все еще стоя на коленях, кое-что поняла: солонка вовсе

ни при чем. И это было ужасно. Вскоре даже Белла сообразила, несмотря на юный возраст. Все три женщины инстинктивно постигли одну тайну. Они догадались, что у Роуз, бывшей каторжанки, будет ребенок.

Роуз стала работать у Боннеров лишь после того, как вышла на волю. Из соображений совести и боясь мелких краж, коммерсант не нанимал каторжан. Если нанимаешь человека свободного, говаривал он, еще есть шанс, что он невиновен; если же нанимаешь каторжника, то принимай как должное, что он непременно украдет.

С выходом на волю для Роуз изменилось немногое. Похоже, судьба заковала ее в цепи куда более тяжелые и ужасные, даром что невидимые. Однако на физической форме женщины это не отразилось. Даже в кандалах она работала как вол. Когда мистер Боннер закладывал альпийскую горку, так приятно потом радовавшую глаз, Роуз таскала корзины с землей и камнями, оставляя на песке глубокие следы, в то время как Джек Проныра и другой помощник недовольно ворчали, тянули корзины волоком, постоянно отдыхали и даже норовили улизнуть. Никто не принуждал Роуз к тяжелой работе. Как и допоздна ожидать хозяев. Тем не менее, она непременно встречала юных леди, когда те отправлялись на балы, открытые лекции или музыкальные вечера, что бывало весьма часто. Она сидела, опустив массивный подбородок на грудь, сложив руки в замок на мощных коленях, и мигом вскакивала – раскрасневшаяся ото сна, без улыбки, но довольная – и помогала юным леди переодеться. Еще она расчесывала волосы мисс Лоры, даже если та не хотела.

«Иди, Роуз, – говорила мисс Тревельян. – Хватит уже».

Роуз невозмутимо продолжала чесать, словно это был ее священный долг, цепко держа свою хозяйку за волосы.

Подобным образом уродливая и нелюбимая Роуз Поршен пыталась привязать к себе людей. Лора Тревельян никак не могла ее полюбить. Конечно, девушка была к ней добра. Дарила свои старые вещи и заботилась о ее физическом благополучии. Заставляла себя улыбаться женщине, и та сразу расцветала. Роуз излучала благодарность всем телом, однако именно ее тело и отталкивало юную хозяйку.

Так произошло и в случае с Джеком Пронырой, «тем типом», как отзывался о нем мистер Боннер после того, как уволил. Свое происхождение Джек держал в тайне и жил случайными заработками: чистил сковородки и выбивал ковры, помогал в саду, хотя считал это унизительным, и даже по надобности управлял каретой, надев импровизированную ливрею, когда Джим Прентис слег с бронхитом. Какие бы обязанности ему ни поручали, Джек Проныра всегда находил время втихомолку послоняться по двору под раскидистыми перечными деревьями, почесывая подмышки и жуя табак. Таким Лора его и запомнила: идет себе и сплевывает блестящую струйку слюны в заросли лавра. Рукава рубашки он обрезал по самые плечи, чтобы ничто не сковывало движений, и выставлял напоказ худые, жилистые руки с синими венами. Иногда Лоре приходилось наведываться во двор по хозяйственным делам, и ей тут же попадался на глаза Джек, весь в грязных пятнах и в бликах солнечного света. Следует признать, здоровался он всегда, хотя в такой наглой и оскорбительной манере, что девушка поскорей спешила в другую сторону, едва завидев его. В конце концов Джек Проныра угодил в каталажку. Причиной его падения стал ром. Говорят, в ночь ареста от него так разило спиртным, что казалось, поднеси спичку – и вспыхнет огненный столб. Так он попал за решетку. Мистер Боннер навестил его и сказал: хотя он всегда помогает тем, кого нанял, при таком поведении Джека он все равно бы его уволил, даже если бы судья не вынес приговор.