Фотограф смерти
Шрифт:
Дарья моргала, пытаясь привыкнуть к резкому свету.
Изнутри бункер оказался огромным. Сколько бы он вместил? Тысячу? Две? Дашка не знала. Очертания его терялись в алых тенях, порожденных красным светом. Длинные ряды ламп уходили в темноту. Стены прятались за гобеленами маскировочной сетки, а на полу причудливым узором лежали старые ковры.
– Добро пожаловать, – сказал кто-то, неразличимый пока. – Темка, я уж думала, что ты нас позабыл.
Из-за сетки – она не укрывала стены, но разгораживала пространство на сегменты – вышла женщина в китайском халате
– Разве вас забудешь, Лидия Марковна? – Артем припал к ручке. – А где дядя Витя?
– Ушел. Но обещал вернуться. – Голос у Лидии Марковны оказался сиплым, прокуренным. – А вы, девушка, чем увлекаетесь?
– Трупами, – честно ответила Дашка.
– Оригинально… – И Лидия Марковна гордо удалилась.
Артем же потянул в глубь бункера.
– Идем. Надо подождать.
Дашка не сдвинулась с места. Хватит с нее. Поиграла в козу на веревочке. И Артем все правильно понял:
– Дядя Витя знает всех более-менее талантливых людей в этом долбаном городе. Хобби у него такое: таланты собирать. И если наш неизвестный был спецом, как ты говоришь, то дядя Витя его вспомнит. Поэтому не капризничай. Будешь хорошо себя вести, куплю конфету.
– Я тебе не подружка!
– Ну да. Знакомьтесь, это Даша. Даша у нас бывший мент, который в новой жизни от старых привычек избавиться не может. Не дури, Дашунь. Я знаю, что делаю. Просто поверь. И пойдем.
Дашка шла. Тени путались в сетях, иногда сети сменялись рисунками. Огромные люди со снопами на плечах. Трехгорбый верблюд и белая лошадь в наливных яблоках. Яблоки, упав, прорастали людьми.
Красиво.
– Это Лидии Марковны. На самом деле она физику преподает. А в сорок лет вдруг ощутила талант. И вот… применяет. А это, – Артем указал на мозаику из бутылочного стекла. – Егора. Он у нас политик. Ультраправый радикал.
На темно-зеленом бархатистом фоне плыли звезды и спутники.
– Слоны – Серегины. Лодка – Аньки. Анька у нас кораблями бредит. Смешно, да? Работать на птицефабрике и мечтать о кораблях?
Не смешно.
Белое море сливалось с белым небом. Желтая лента прочертила линию горизонта и свернулась клубком. Восходящее солнце отражалось в воде и на остром, как плавник касатки, парусе.
Артем уже тянул дальше, в утробу бетонного кита.
– Сюда. Садись. Или ложись. В общем, чувствуй себя как дома.
За очередной завесой обнаружилась комната. Она была слишком обыкновенна для такого необыкновенного места. Скрипучая кровать, подушки горой, покрывало до земли, тахта, застеленная домотканым покрывалом, круглый стол, на столе – сервиз. Чашки и тарелки украшены портретами Ленина, и надпись по ободку вьется – «Слава КПСС!».
Артем стянул ботинки и завалился на кровать, обрушив подушечную гору:
– Появится дядя Витя, разбудишь, – сказал он и закрыл глаза, обрезав все вопросы, которые Дашка собиралась задать. Она было решила, что Артем притворяется, но тот и вправду уснул.
Потянулось ожидание. Дашка закрыла глаза, отрешаясь от места. Она слушала, как гудит генератор,
…Адаму это место пришлось бы по вкусу.
Самоубийство не укладывалось в схему поведения номера третьего.
Она не закончила рассказ. Рассказ был для нее важен. Продолжение его требовало отсрочки.
Тогда почему вчера?
Спрашивать бесполезно: Адама просили не вмешиваться, и просьбу следовало воспринимать как приказ. Нарушение его приведет к применению силовых методов со стороны администрации: в этом милом заведении имеются особые палаты.
Отказ от не существующего пока расследования наиболее логичен.
Адам вернулся к исходной точке пути. Он уже трижды обошел административный корпус, четко осознавая, что смысла в подобных действиях немного, но не имея сил отказаться от действий вообще.
Он остановился у южного крыла, в тени кустов сирени. Та разрослась, побеги поднимались до второго этажа. В темно-зеленой листве виднелись лиловые и белые кисти соцветий. Но внимание Адама привлекли не они, а окно второго этажа.
Узорчатая решетка. Толстое стекло. Желтые шторы. Комната не видна, но виден силуэт. Силуэт разделился надвое, и одна его половина исчезла, а вторая так и осталась стоять у окна.
Адам поднял камешек и бросил, целясь в стекло. Попал. Но реакции не последовало.
Все-таки его нынешнее поведение удручающе алогично.
С этой мыслью Адам сел на траву. Трава была грязной. На зеленых листьях виднелись рыжие пятна грибка, а между стволами стеблей пролег муравьиный путь. Движение насекомых завораживало упорядоченностью, в которой на первый взгляд виделась надчеловеческая логика.
– Да. С ней все в порядке, – голос Всеславы раздался совсем рядом, и Адам замер. – Опасности для жизни не было. Да… нет…
Хитинизированный танк-жужелица проломил колонну муравьев и смешал ряды.
– Она тобой манипулирует!
Муравьи рассеялись, перестроились и ринулись в атаку.
– Да, я в этом уверена.
Потянуло дымом. Окно находилось где-то рядом, но ширма сирени скрывала его от Адама. И, что важнее, Адама от окна.
– Ты бы слышал, что она тут понарассказывала! Ни слова правды!
Танк увяз. Муравьи карабкались по суставчатым ногам, оседали на ребристой поверхности надкрылий, облепляли голову и массивные жвала.
– Сиротка казанская. Подобрали. Обогрели. Изуродовали. Правда, объект для слезливой сказки она не тот подобрала, поэтому и усугубила методы.
Жужелицу перевернули на спину и поволокли.
– Будь уверен, эта попытка не первая и не последняя. Ей понравилось играть.
Колонна муравьев восстановила порядок.
– Нет… она слишком себя любит, чтобы по-настоящему. И… послушай… я понимаю, что тебе сейчас не до того… и, может, имеет смысл отложить свадьбу?
Адаму очень хотелось бы услышать ответ. А еще – увидеть человека, с которым разговаривала Всеслава. Вероятность того, что Адам опознает собеседника Всеславы, была высока.