Фотограф
Шрифт:
Острые ноготки впивались в мою грудь, оставляя темно-красные отметины, а её губы – жадные и горячие – были слегка солоноватыми на вкус. Мне нравилось их кусать, когда она наклонялась вперед, обрушивая лавину черных волос мне на лицо. Словно дикие ягоды, которые я покупал в магазине рядом с домом. Упругие, спелые и брызгающие в рот чуть солоноватым соком. Ей тоже нравилось это, потому что наклоны ко мне стали все чаще и чаще, а когда она достигла пика, то вцепилась левой рукой мне в волосы, а правой сжала простынь. Ее губы оказались в опасной близости от моей шеи, и секунду спустя я ощутил болезненный укус, доставивший мне наслаждение.
Я перевернул её на спину ловким движением и с торжеством посмотрел в глаза. В них еще плескался оргазм, но помимо него я увидел и смех. Радость.
Ноготки слегка царапнули спину, призывая продолжать. Я приблизил свое лицо к её лицу и зарылся носом в волосы. Мне всегда нравилось, как пахнут волосы. Её волосы пахли чем-то сладким. Приятный аромат. Не раздражающий и не заставляющий истерично чихать. Я поцеловал её и, не удержавшись, снова куснул губы. Дикие ягоды. Она замурлыкала, как кошка, и прижалась грудью ко мне, вызвав мурашки. Твердые набухшие соски царапали мою кожу, но они тоже были прекрасны. Темные, с чуть розоватой верхушкой и небольшими ареолами. Сжав зубы, я понял, что почти потерял контроль. Она тоже это поняла и, изогнувшись, словно напрягла все тело. Я не мог противиться и, зарывшись в её волосы носом, издал сдавленный стон торжества.
– Мы еще увидимся? – тихо спросила она, когда мы, уставшие и мокрые, лежали на кровати, смотря в потолок. Я курил, а она вертела в руке пустой бокал из-под вина.
– Нет. Ты меня забудешь, когда я закончу обработку твоего портрета, – покачал я головой. Она промолчала, и молчание это слегка кольнуло мое сердце.
– Может оно и к лучшему, – ответила она спустя пару минут молчания. Улыбнулась робкой, слабой улыбкой. – Не будем тогда терять время. Рассвет только через три часа.
Я не ответил ей, ощутив ягоды на своих губах. Они были сладкими. Соль исчезла, словно её и не было. Дикие ягоды стали обычными. Сладкими и обычными.
*****
– Ты снова не хочешь делать обработку? – сказал я сам себе, глядя в монитор, откуда на меня смотрела она. Женщина, о чьих губах я все еще думал. Прошли сутки, а аромат ягод никуда не делся. – Нет, я не хочу делать обработку. Не хочу, чтобы она забыла меня.
– Тебе придется это сделать, – Его голос, как обычно, появился резко и неожиданно. Я не вздрогнул, не разлил пиво, которое держал в руке, даже пепел с сигареты не упал на ковер. – Это твоя работа.
– Знаю, – лениво ответил я, отхлебывая пиво из банки. Вкус ягод стал еле различимым. – Как видишь, мне осталось допить пиво, и я буду готов.
– Я всегда могу забрать её, – мой взгляд скользнул по камере, которая лежала на столе, блестя мне в лицо злым, стеклянным глазом.
– Ты не сделаешь это. Тебе нравится смотреть, как я мучаюсь. Признайся уже, а?
– Верно, – хихикнул Он, заставив меня поморщиться. Жуткий смех. Мороз по коже от него, как ни храбрись. – Но ты сам согласился, так что будь добр – выполни свою работу.
– Я всегда могу отказаться, – равнодушно бросил я и тут же пожалел о сказанном, потому что что-то обжигающее и холодное прикоснулось к моей шее.
– Если откажешься, то сам знаешь, что тебя ждет.
Холодное и обжигающее исчезло так же неожиданно, как и появилось. Хмыкнув, я потер шею, а потом, допив остатки пива, швырнул пустую банку через плечо. Но там уже никого не было. Вздохнув, я пошевелил мышкой, выводя компьютер из спящего режима, и приступил к обработке портрета.
Сначала я внимательно осмотрел его, увеличив изображение почти на максимум. Кожа, которую я видел, сейчас мало походила на идеальную. Мелкие морщинки, прыщики, еле заметные черные точки. Следы от косметической иглы над верхней и под нижней губой, набрякшие мешочки под глазами, с красноватыми жилками, просвечивающимися через кожу. Усталые глаза, мутные белки и лопнувшие капилляры. Её прекрасное лицо исчезало, как и вкус диких ягод с моих губ. Говнина… говнина пачкала её душу. Но я это исправлю. Я всегда исправляю это, если хочу.
Сначала я почистил кожу. Убрал мелкие морщинки, прыщи и черные точки. Затем осветлил белки глаз и избавил их от красной паутины капилляров. Потом немного разгладил кожу [2] . Совсем чуть-чуть, но это оказало животворный эффект, сделав её похожей на ту, которую я помнил. Затем пришел черед света, теней и цвета. Спустя час работы на меня смотрела та самая женщина, ради которой я решил остаться на ночь после интервью. Именно эта женщина смотрела на меня, когда я снял с нее маску своими поцелуями. Именно этой женщиной она и должна была быть.
2
Имеется в виду ослабление текстуры кожи в Adobe Photoshop.
Сохранив отретушированное изображение, я открыл почтовый клиент и, вбив в строку адрес журналистки, прикрепил фотографию к письму. Я минуту подумал о том, стоит ли что-нибудь написать, но ограничился стандартным – «С уважением, Адриан». Все равно она меня забудет… Уже забыла. Как только я сохранил эту сраную фотографию на жесткий диск.
Фотография… Портреты… Все это – человеческие души. То, что можно скрыть от глаз с помощью макияжа, теней или света, фотоаппарат всегда покажет во всей неприглядной красе. Покажет каждый шрам на душе, каждую ебаную морщинку и треснувшее сердце. Покажет боль, грусть и слезы. Покажет те грехи, о которых человек не хочет вспоминать, и те, которые он отчаянно хочет забыть. Я могу все исправить. Могу замазать грехи, убрать боль и склеить разбитое сердце так, что оно будет как новенькое. Но не все достойны этого исправления. Поэтому в моей коллекции есть и красивые портреты, влюбляющие в себя, а есть такие, от которых тянет блевать. Мне решать, каким будет портрет. Потому что я фотограф, и будет так, как я это вижу…
Глава первая. Выбор
He is,
He's the shining and the light
without whom I cannot see
And He is insurrection, He is spite,
He's the force that made me be
Ghost – He is
Все началось с того, что Он дал мне этот фотоаппарат. Хотя, нет. Началось все с того, что я нажрался. Нажрался так, что еле дополз до дома в восточной части Лондона, заблевал лифт и сраного мистера Вилки, которому не повезло оказаться рядом. Но насрать на мистера Вилки. Этот обмудок мне никогда не нравился. Вечно потный, с реденькими волосенками на уродливой, похожей на картошку башке и вонючим дыханием. Рано или поздно я все-равно бы заблевал его, так что сильно не расстроился. Да я не в том состоянии был, чтобы думать о бедной тушке мистера Вилки. Я, как обычно, топил в бухле свою боль. А когда топишь в бухле боль, то блюешь. Все просто.
Я ввалился в квартирку, попутно снеся с тумбы свою кепку и пустую бутылку из-под дешевого рома. Бутылка разбилась, но мне было плевать. Когда топишь в бухле боль, то тебе на все плевать. На хрустящие под ногами осколки бутылки, на стучащего в дверь мистера Вилки, который обрел голос и требовал извинений за свой облеванный твидовый пиджак. На все плевать. Особенно на себя.
Я смутно помнил, как дополз до холодильника. Как достал оттуда холодную банку пива и, неумело открыв её, жадно осушил почти до половины. Я был пьян, но не настолько, как хотел. И я видел себя в зеркале. Понимал. Осознавал, что этот пьяный обсос с больными глазами – я. И от осознания этого факта захотелось пить еще. Хотелось залить себе в глотку все пойло мира, чтобы оно выходило через дыры в моем теле. Чтобы оно плескалось в глазах и лилось через ноздри на загаженный пол. Я почти убил в себе человека и останавливаться не собирался. Наверное, Он тогда меня заметил. И заметил потому, что я хотел, чтобы Он меня наконец заметил и пришел по мою душу. Но Он пришел потом. Не в тот момент, когда я пьяно мычал на диване, пытаясь снять с себя гребаные ботинки. И не в тот момент, когда я проснулся посреди ночи, чтобы выблевать остатки скудного ужина на грязную футболку. Он пришел утром, когда мою голову раздирало и калечило до слез похмелье. Он любил муки. Мои муки Он любил сильнее всего.