«Фрам» в Полярном море (с иллюстрациями)

Нансен Фритьоф

Первый день Рождества отмечался, конечно, тонким обедом. После обеда – кофе и ликер-кюрассо, изготовленный на «Фраме». Затем появился Нурдал с русскими папиросами. Вечером был сервирован пунш из морошки, который отнюдь не показался неприятным. Мугста заиграл на скрипке, и Петтерсен был так наэлектризован, что пустился танцевать и петь. Он положительно проявляет большой комический талант и обнаруживает наклонность к балету.

Поразительно, как в нем все больше и больше проявляется многосторонность: машинист, кузнец, жестяных дел мастер, повар, гофмейстер, главный комик, танцор – в последнее время он оказался также перворазрядным цирюльником и парикмахером.

Вечером был большой бал; Мугста играл до того, что его прошиб пот. Скотт-Хансену и мне пришлось изображать дам. Петтерсен был неутомим. Он торжественно и клятвенно уверял, что если по возвращении домой у него будет еще пара сапог на ногах, то он будет танцевать до тех пор, пока не отвалятся подошвы.

С каждым днем, который приносил свежий ветер с ЮВ, а потом с ВЮВ и В, нас все больше разбирало любопытство – как далеко мы продвинулись на север. Но, к несчастью, небо все время в облаках, крутила метель, и мы не могли произвести наблюдений. Совершенно очевидно, что мы за это время прошли порядочное расстояние к северу; но как далеко оставили позади 83-й градус, никто не знал. И вдруг в первый день Рождества, после обеда, Скотт-Хансену крикнули с палубы, что видны звезды.

Все замерли в ожидании. Когда он спустился на лед, удалось сделать наблюдение только по одной звезде, но она находилась близко от меридиана, и это позволило определить, что мы во всяком случае севернее 83°20' северной широты. Это сообщение было встречено общим ликованием. Если мы не достигли еще наивысших широт, в какие проникал когда-либо человек, то до них осталось, во всяком случае, недалеко. Это больше, чем мы могли ожидать, и настроение достигло апогея.

Вчера, на второй день Рождества, был, конечно, и по этой причине и по случаю дня рождения Юлла изысканный обед с супом из бычачьего хвоста, свиными котлетами, брусничным вареньем, цветной капустой, фрикадельками, картофелем, засахаренными винными ягодами, печеньем и чрезвычайно вкусным марципанным тортом с надписью «Glaedelig Jul» («Веселого Рождества») от булочника Хансена из Христиании, и затем мальц-экстракт. Не можем пожаловаться, что мы терпим лишения.

Часа в четыре пополудни судно получило такой сильный толчок, что все задрожало. Однако с палубы никакого сжатия не было видно. Около половины шестого послышался урывками стук и треск льда, нагромождавшегося у трещины впереди судна. Ночью тоже был слышен такой же шум. Впрочем, лед спокоен, а трещина на льду с левого борта снова плотно сомкнулась».

«Пятница, 28 декабря. Утром я вышел ненадолго на лед, чтобы осмотреть трещину вдоль левого борта, которая теперь расширилась в большую полынью. За мною, конечно, увязались собаки. Не успели мы отойти чуть подальше, как одна из темных фигур исчезла. Это Пан скатился с высокого и крутого ледяного края прямо в воду. Тщетно он барахтался и напрягал все силы, чтобы выкарабкаться наверх; кругом не было ничего, кроме снежной каши, не выдерживавшей его тяжести. Не было слышно ни звука; лишь изредка бедняга слабо повизгивал.

Я бросился на край льда и попытался схватить Пана, но было слишком высоко, и я сам едва не кувырнулся головой вниз. Ухватиться было не за что, в руках у меня оставались только рыхлые льдинки да снег. Я закричал, чтобы мне принесли тюлений багор, но Пан, еще до того, как багор подали, как-то выбрался сам и стал носиться как угорелый взад и вперед по льдине, чтобы согреться; за ним носились остальные собаки с громким лаем и заигрывая с ним, как бы выражая свою радость по поводу избавления от опасности.

Когда

Пан свалился в воду, псы подбежали ко мне, поджали хвосты и скулили, заглядывая мне в глаза, явно упрашивая помочь товарищу. До тех пор, пока Пан не выбрался, они, притихшие, бегали мелкими шажками по краю льдины. А в другое время они ведь все как один не прочь были бы накинуться на него и растерзать в клочья. Так уж мы созданы! С обеда и до самого вечера Пан был оставлен у нас в кают-компании для просушки.

Незадолго до 9 1/2 часов вечера судно снова испытало страшный толчок. Я вышел, но никакого шума сжатия расслышать не мог. Впрочем, ветер в снастях завывал с такой силой, что какие-либо другие звуки трудно было различить. В 10 1/2 часов последовало несколько новых толчков. Затем время от времени чувствовалось колебание судна; к 11 1/2 часам толчки усилились. Очевидно, сжатие происходило совсем поблизости от нас.

Я решил одеться и пойти посмотреть. В это время вошел Мугста и доложил, что перед кораблем образовался торос ужасающей вышины. Взяв фонари, мы направились на палубу, а затем на лед. В пятидесяти шести шагах от носа «Фрама» возвышалась огромная ледяная гряда. Она тянулась вдоль полыньи, где как раз в эту минуту с ужасной силой повторилось сжатие. На большом расстоянии вокруг все трещало и грохотало. Немного погодя шум несколько стих и стал повторяться равномерными раскатами, потом постепенно опять стал непрерывным.

Ледяная гряда образовалась, по-видимому, главным образом за счет молодого льда, хотя в ней были и тяжелые глыбы старого льда. Она медленно, но верно надвигалась на корабль, прогибая своей тяжестью лед на значительную глубину. Наша льдина также дала трещину у самого судна, и размеры глыбы, образовавшей наше ложе, стали уменьшаться. Совсем нежелательно, чтобы ледяная гряда подошла к носу «Фрама»; она может причинить нам повреждения. Хотя и не было серьезных оснований опасаться, что гряда придвинется так близко, я все же в целях безопасности отдал приказание, чтобы вахтенный наблюдал за ней и разбудил меня в случае, если гряда будет дальше надвигаться или же начнет ломать лед под нами.

По всей вероятности, сжатие, которое продолжается уже несколько часов, скоро прекратится. Сейчас три четверти первого, и «Фрам» опять получил несколько страшных толчков; лежа в постели, сквозь завывания ветра в снастях, я слышу надвигающийся издалека гул сжатия».

«Среда, 2 января 1895 года. Никогда, ни в одном новом году я не испытывал такого удивительного чувства, как в этом. Он, вне сомнений, принесет с собой важные события и будет, быть может, самым замечательным годом в моей жизни – все равно, приведет ли он меня к победе или к поражению.

Годы приходят и уходят незаметно в этом ледяном мире, и мы столь же мало знаем о том, что они уже подарили человечеству, как и о том, что несет с собой наступающий год. Среди этой безмолвной природы как будто не совершается никаких событий; все погружено во мрак, в котором нет ничего, кроме мерцания звезд в неизмеримой дали морозной ночи и пылающего северного сияния на горизонте. Глаз с трудом различает силуэт «Фрама», черные мачты которого тянутся из тьмы этой пустыни вверх, к светлому сонму звезд. В этом безмерном царстве льдов «Фрам» тонет, становится невидимой точкой.