«Фрам» в Полярном море (с иллюстрациями)
Шрифт:
Заметки в дневнике того времени, собственно, крайне скупы. Иногда за целые недели в них нет ничего, кроме самых необходимых метеорологических наблюдений с примечаниями. Жизнь была так однообразна, что мало о чем приходилось писать. День за днем приходили и исчезали одни и те же мысли. В них было не больше разнообразия, чем в наших разговорах. В сущности, самая пустота дневника дает полное представление о нашей жизни за девять месяцев зимовки.
«Среда, 27 ноября. –23°С. Погода ветреная, снег крутит и хлещет в уши, едва высунешь голову из лаза. Серо и пасмурно. Сквозь снежную мглу глаз едва различает у подошвы
А наверху, над гребнем скалы, он свищет и воет в трещинах и углублениях базальтовых стен; эту нескончаемую песню пел он в течение прошедших тысячелетий и будет продолжать еще много грядущих тысячелетий. И снег кружит в своей вечной пляске, невзирая на смену времен. Он заносит все расщелины, все углубления, но камней на откосе ему не покрыть, они чернеют даже во мгле этой ночи. На открытом месте перед хижиной мечутся во мгле вьюжной ночи две тени – это бегают взад и вперед, чтобы согреться, двое людей и будут так бегать по протоптанной ими дорожке день, за днем – пока не настанет весна».
«Воскресенье, 1 декабря. Последние дни стоит удивительно хорошая погода, и не устаешь расхаживать взад и вперед под открытым небом. Луна превращает эту ледяную страну в сказочный мир. Хижина лежит в тени под грозно нависшей над нею темной скалой, а лунный свет серебристым туманом разлился над льдом и фьордом; блеск его отражают все снежные гребни и холмы. Это какая-то бесплотная, призрачная красота, точно красота вымершей планеты, сложенной из сверкающего мрамора. Вот так именно должны выглядеть на ней замерзшие, холодные, как лед, горы, так должны лежать воды, скованные льдом и покрытые снежным саваном.
Луна плывет, как всегда, медленно и бесшумно, совершая свой бесконечный путь по безжизненному пространству. И всюду тишина, жуткая тишина; великое безмолвие, которое наступит когда-нибудь на всей земле, когда она снова превратится в голую ледяную пустыню, когда не будет больше шмыгать здесь среди камней песец, не будет бродить по льду белый медведь, не будут даже бушевать ветры… Бесконечное, беспредельное безмолвие. В пламени северного сияния реет над этими застывшими водами дух пространства. Душа преклоняется перед величием ночи и смерти».
«Понедельник, 2 декабря. Утро. Сегодня опять ветер, и прогулка наша обещает мало удовольствия. Снова холод пронизывает насквозь нашу заношенную засаленную одежду. Когда ветра нет, еще ничего, но стоит подуть небольшому ветерку, и нас пробирает до костей. Но разве не наступит когда-нибудь весна и здесь? Над нами, как всегда, высится все то же небо, такое же высокое, такое же спокойное, и когда мы бродим тут, дрожа от холода, стоит лишь устремить взгляд в бесконечное звездное пространство, – все наши беды и горести кажутся тогда такими ничтожными.
Ты чиста и прекрасна, звездная ночь; но не слишком ли могучими крыльями наделяешь ты наши души? Настолько могучими, что мы не в силах ими управлять. Если бы ты помогла разрешить нам загадку жизни! Мы чувствуем себя центром вселенной, боремся за жизнь, за бессмертие, но один ищет его здесь, в этом мире, а другой – в ином. Твое
Кто будет помнить через века о каком-то эфемерном создании, которое научилось связывать звук со светом, которое было столь близоруко, что целые годы своей короткой жизни отдало на скитания по ледяному морю? – Неужели же действительно вся наша жизнь только кратковременный фейерверк? Неужели вся история мира растает подобно темному облаку, окаймленному золотом вечерней зари, испарится бесследно, бесцельно, как чья-то мгновенная прихоть?
Вечер. На какие только проделки не пускается песец! Он тащит все, что способен сдвинуть с места. Раз он перегрыз веревку, которой привязана шкура, служащая нам дверью, и теперь время от времени мы слышим, что он снова готовится к тому же; приходится выходить и стучать по крыше над входом в хижину. Сегодня песец утащил наш единственный парус, на который складываются куски соленого льда. Мы порядком встревожились, когда, выйдя за льдом, обнаружили, что все исчезло. Кто виновник пропажи, сомнений ни на минуту не было.
Однако ни в коем случае мы не могли допустить исчезновения драгоценного паруса, который необходим нам для плавания весной на Шпицберген. В темноте мы излазили весь откос, исходили всю прибрежную низменность, спускались вниз к морю, искали повсюду и ничего не нашли. И уже потеряв всякую надежду, Иохансен отправился к морю за соленым льдом, когда вдруг парус нашелся у самого берега. Радость наша была велика. Удивительно, что песец смог так далеко протащить большой парус, на который были вдобавок наложены куски льда. На льду парус развернулся, и песец не мог больше с ним справиться.
Для чего песцу понадобился парус? Неужели для того, чтобы сделать себе подстилку в зимней норе? Это почти правдоподобно. Хотелось бы мне добраться до этой норы и заполучить обратно свой термометр, моток бечевок, веревку для гарпуна и все другие драгоценности, украденные этой бестией!»
«Четверг, 5 декабря. Кажется, такой жизни никогда не будет конца. Но еще немного терпения – а затем придет весна, прекраснейшая весна, какую только может даровать нам жизнь… На дворе свирепствуют метель и непогода, и так хорошо лежится здесь в нашей уютной хижине. Прислушиваясь к вою ветра, мы уплетаем жаркое».
«Вторник, 10 декабря. Шторм был ужасный. Сегодня Иохансен обнаружил, что его каяк исчез. После долгих поисков он нашел его в нескольких сотнях шагов отсюда у уступа горы. Каяк был изрядно помят. Ветер, должно быть, поднял его сначала над моим каяком, а потом покатил с одного камня на другой. Пожалуй, теперь станет полегче, если даже каяки начинают летать по воздуху [369] . Над морем темное небо; вероятно, ветром взломало лед и погнало его в море, и там теперь открытая вода.
369
Под горой часто дул очень свежий ветер. В другой раз ветром сломало одну из моих лыж, воткнутую в снежный сугроб возле хижины. Это были крепкие кленовые лыжи.